ОРУЖЕНОСЦЫ РОЛАНДА
Рыцарь Роланд [1] завершал свой славный путь. Сколько бессмертных подвигов, воспетых поэтами и певцами, совершил он, прежде чем здесь, в долине Ронсеваль у подножия Пиренеев, предатель Ганелон вырвал у него победу над сарацинами, а заодно и жизнь. Герой, убивший сына Енакиева, великана Фарракуту [2] – дерзкого сирийца, потомка Голиафа [3], был сражён сабельными ударами неверных, от которых на этот раз его не смог защитить верный меч Дюрандаль [4]. Покинутый всеми, лежал он среди множества трупов, тяжело раненый и мучимый нестерпимой жаждой.
Собрав последние силы, Роланд трижды протрубил в золотой рог, давая знать Карлу Великому, что пробил его последний час. Хотя лагерь императора был в восьми милях от места боя, он услышал тревожный сигнал и тотчас же встал из-за стола, к великой досаде блюдолизов, почуявших было запах только что разложенного на тарелках паштета. Карл приказал войску немедленно выступить из лагеря и поспешить на помощь племяннику. Но было уже слишком поздно. Роланд с такой силой протрубил в рог, что тот треснул, а в горле рыцаря полопались все жилы. Бездыханный, лежал он на земле. Сарацины же, радуясь победе, дали своему полководцу имя Малек-аль-Насер, что означает “Победитель”.
В пылу битвы, в то время как храбрый Роланд бросился в гущу вражеского войска, его оруженосцы оказались отрезанными от него. Когда герой пал и растерявшееся, наголову разбитое войско франков обратилось в бегство, только троим, наиболее быстроногим воинам удалось избежать разящих мечей неприятеля или их рабских цепей.
Три товарища по несчастью, спасаясь от смерти, которая, казалось, гналась за ними по пятам, без оглядки пробирались в глубь гор. Истомлённые жаждой и зноем, они присели отдохнуть под тенистым дубом и, немного отдышавшись, стали совещаться, что делать дальше. Андиол, меченосец, первым нарушил соблюдавшееся до этого, из страха перед сарацинами, пифагорийское молчание [5].
– Что скажете, братья? – обратился он к товарищам. – Как нам добраться до своих, и какой дорогой идти, чтобы не попасть в руки неверных? Давайте попытаемся перейти через эти дикие горы. Сдаётся мне, по ту сторону их живут франки. Быть может, они проводят нас в лагерь.
– С тобой можно было бы согласиться, приятель, если бы ты дал нам орлиные крылья, которые перенесут нас через эту гряду крутых скал, – возразил щитоносец Амарин, – но с нашими обессиленными от голода и высохшими от солнечного зноя ногами нам, право, на эти горы не взобраться. Давайте сперва поищем источник, где можно утолить жажду и наполнить водой тыквенные фляжки, да постреляем дичи, чтобы было чем заглушить голод, – вот тогда, как лёгкие серны, мы перепрыгнем через эти скалы и отыщем дорогу в лагерь Карла.
Третий оруженосец, Саррон, обычно надевавший Роланду шпоры, покачал головой и сказал:
– Твой совет, дружище, хорош для желудка, но не для шеи. То, что вы оба предлагаете, опасно для нас. Или вы думаете, Карл будет нам благодарен, если мы вернёмся без нашего доброго господина и его драгоценного снаряжения, которое он нам доверил? Когда мы упадём на колени перед его троном со словами: “Герой Роланд пал!”, он скажет: “Вы принесли печальную весть, но где же его славный меч Дюрандаль?” Что ты ответишь, Андиол? Или спросит: “Оруженосцы, а где же его блестящий стальной щит?” Что ты на это ответишь, Амарин? Или вспомнит о золотых шпорах, которые сам когда-то надел нашему господину, посвящая его в рыцари. Да я онемею тогда от стыда!
– Ты прав, – согласился Андиол, – твой ум ясен, как роландов щит, и проницателен, тонок и остёр, как его меч. Лучше нам не возвращаться в лагерь франков, не то Карл разгневается и прикажет причислить нас к ордену Тощих братьев [6].
Пока друзья совещались, наступила жуткая ночь. Ни мерцания звёзд на задёрнутом туманом небе, ни ветерка. Вокруг в безлюдном пространстве царила мёртвая тишина, лишь изредка нарушаемая криком ночной птицы. Три беглеца растянулись на траве под дубом, надеясь сном заглушить мучительный голод, вызванный строгим постом длинного дня. Но желудок – свирепый кредитор и неохотно откладывает срок уплаты по займу. Несмотря на усталость, голод не давал им уснуть, хотя они и постарались потуже затянуть на себе ремни. В дурном настроении, чтобы скоротать время, они снова занялись было мирной беседой, как вдруг сквозь кусты увидели вдали огонёк, который приняли сначала за свечение селитровых и сернистых испарений. Но огонёк с течением времени не менял ни места, ни блеска, оставаясь совершенно неподвижным. Тогда приятели решили всё же узнать, что это.
Покинув пристанище под дубом, спотыкаясь в темноте о камни и задевая головой сучья деревьев, они вышли наконец на открытую площадку перед отвесной скалой, где к великой радости увидели над огнём треножник и на нём горшок. Разгоревшееся пламя освещало невдалеке вход в пещеру, плотно закрытый дверью, над которой свешивался вьющийся плющ. Андиол, полагая что хозяин пещеры, должно быть, набожный гостеприимный отшельник, подошёл к двери и постучал, но в ответ услышал за дверью женский голос:
– Кто там? Кто стучит в мою дверь?
– Добрая женщина, – ответил Андиол, – открой нам и впусти нас в дом. Три заблудившихся странника стоят у твоего порога, изнемогая от голода и жажды.
– Потерпите, пока я приберусь в доме и приготовлюсь к приёму гостей.
За дверью послышался невероятный шум, какой обычно бывает при генеральной уборке дома. Андиол подождал, сколько позволяло ему терпение, но видя, что хозяйка не торопится заканчивать уборку, постучал снова, на этот раз по-солдатски требовательно. Тот же голос ответил:
– Потише, я слышу. Дайте же мне одеть чепец, чтобы я могла показаться гостям. А пока раздуйте посильнее огонь – пусть горшок закипит. Да не вздумайте лакомиться моим бульоном!
Саррон, всегда любивший заглядывать в горшки на кухне рыцаря Роланда, и здесь, движимый природным инстинктом, взялся поддерживать огонь. Исследовав первым делом содержимое горшка, он сделал открытие, которое ему очень не понравилось. Когда оруженосец приподнял крышку и, пошарив по дну вилкой, подцепил колючего ежа, всякая охота к еде у него пропала, но чтобы заранее не портить товарищам аппетит, ещё до того как рагу из ежа будет подано на стол, он решил пока ничего им не говорить.
Тем временем Амарин, утомившись за день, дремал и почти успел выспаться, пока обитательница пещеры занималась своим туалетом. Проснувшись, он присоединился к Андиолу, который всё ещё продолжал энергично препираться с хозяйкой грота, но готов уже был капитулировать перед ней.
Наконец, после того как всё было приведено в порядок, случилось ещё одно несчастье: хозяйка потеряла ключ от двери и, опрокинув второпях лампу, в темноте никак не могла его отыскать.
Итак, истомлённым странникам ничего не оставалось, как запастись терпением. После долгой паузы ключ всё же был найден, но тут, будто нарочно чтобы испытать хладнокровие чужестранцев, произошла новая заминка. Едва дверь в пещеру приоткрылась, как оттуда выскочил большой чёрный с блестящими глазами кот. Хозяйка тотчас же захлопнула дверь и, задвинув засов, принялась бранить обеспокоивших её жилище буйных гостей, из-за которых она лишилась своего любимца.
– Не переступить вам порог этого дома, пока не поймаете моего кота, негодники! – крикнула она.
Три товарища смотрели друг на друга в недоумении, не зная, что предпринять.
– Ведьма, – проворчал сквозь зубы Андиол. – Мало того, что она нас дразнила, так ещё ругается и грозит. Чтобы одна баба дурачила трёх мужчин... Тень Роланда не допустит этого! Давайте сломаем дверь и расквартируемся по-солдатски.
Амарин согласился, но мудрый Саррон возразил:
– Подумайте, братья, что вы хотите сделать. Это может плохо кончиться. Я чувствую, здесь творятся странные вещи. Давайте лучше выполним приказ хозяйки. Если нам хватит терпения, то ей надоест нас дурачить.
Все согласились с ним. Тотчас же на чёрного Кота-Мурлыку была организована охота, а тот умчался в лес и тёмной ночью его не так-то просто было обнаружить, хотя глаза у него и блестели ярко, как глаза любимого кота Петрарки, при свете которых поэт писал свою бессмертную песню Лауре.
Пиренейский кот, так же как и его хозяйка, словно задался целью дразнить трёх странников: то нарочно сверкал глазами, то прятал их, так что его нельзя было обнаружить. Однако хитрый Саррон придумал, как к нему подойти. Он знал толк в кошачьем языке и умел так натурально мяукать, что обманул-таки прятавшегося на дубе лесного отшельника. Не зная в уединённой келье иного общества, кроме хозяйки да нескольких мышей, с которыми он иногда поднимал возню, кот решил поискать поблизости подругу для любовных игр. Он покинул дерево и затянул пронзительную ночную серенаду, какой обычно его собратья нарушают покой спящих, отчего последние вынуждены опрокидывать посуду на этих несносных певцов любви под окнами своих спален.
Едва беглец фальцетом, выводящим любовную арию, выдал себя, как оруженосец из засады настиг его и с триумфом понёс к пещере, оказавшейся на этот раз незапертой. Радуясь удаче, три оруженосца, не выпуская из рук пойманного пената [7], вошли внутрь. Им нетерпелось познакомиться с хозяйкой дома, но едва они переступили порог, как тут же испуганно отпрянули, увидев перед собой обтянутый кожей скелет высохшей древней старухи. На ней была длинная мантия, а в руке она держала ветку омелы, которой торжественно коснулась беспокойных пришельцев, приглашая их к столу.
На столе был накрыт скудный обед из молочных блюд, жареных каштанов и свежих фруктов. Гостей не пришлось долго уговаривать. Как жадные волки, набросились они на еду, в мгновение ока очистив свои миски, так что всех остатков не хватило бы и одной мышке. Предвидя появление второго блюда, Саррон поторопился утолить голод основательнее своих сотрапезников, предоставив им одним расправляться с ежом, но хозяйка ничего больше не принесла, и он решил, что старуха приберегла это лакомство для себя.
Но вот подошло время устраиваться на ночлег. Хозяйка расстелила на полу тюфяк, набитый испанской шерстью, но для троих здоровых парней он оказался слишком короток и узок, чтобы они могли уместиться на нём. Любитель поспать Амарин заметил это и для общей пользы попросил заботливую хозяйку не забывать, что их трое. Старуха, открыв беззубый рот, с улыбкой прошамкала:
– Не беспокойся, дорогое дитя, третий мужчина не будет спать на полу. У меня широкая кровать, – на ней хватит места и для меня, и для него.
Трое товарищей, приняв эти слова за шутку, обрадовались, что у сердитой старухи хорошее настроение и захохотали во всё горло. Однако Саррон подумал, что старым матронам приходят иногда в голову странные капризы. Долго не раздумывая, – в шутку это сказано или всерьёз, – он вдруг прикинулся сонным и, еле добравшись до тюфяка, занял там, на всякий случай, место, предоставив товарищам продолжать шутить с хозяйкой.
Оба воина не сразу поняли эту уловку, но когда сами собрались последовать его примеру, то торопясь предупредить друг друга и не желая уступать сопернику, пустили в ход кулаки. Старуха спокойно смотрела, как боксёры волтузят друг друга, в то время как хитрец Саррон храпел изо всех сил. Когда же борьба разгорелась, и золотисто-жёлтые локоны, пощажённые сарацинами, устлали пол, она схватила ветку омелы и коснулась ею атлетов… И сразу оба словно окаменели. Как две статуи, неподвижные и безмолвные, стояли они, не в силах пошевелить даже пальцем. Старуха ласково погладила их пылающие щёки сухой холодной, как у мертвеца, рукой и сказала:
– Помиритесь, дети. Слепая ревность только вредит вам. Любой из вас с одинаковым правом может претендовать на моё общество в постели. По обычаям этого дома ни один мужчина не уходит отсюда, не дождавшись своей очереди. Дайте мне согреться в ваших объятиях и ещё раз помолодеть перед смертью.
С этими словами она освободила от чар обоих борцов и попросила их разбудить Саррона. Но как ни старались, как ни расталкивали, ни трясли и ни пинали они своего товарища, – ничто не могло вывести его из сонного состояния. Однако старуха знала, как разбудить притворившегося воина. Едва она дотронулась до него таинственной веткой омелы, как оруженосец стал проделывать странные судорожные движения: он изгибался и извивался на своём ложе, как червь, жалуясь на сильные боли в животе, будто его мучили колики Пуату [8], и смиренно просил хозяйку поставить ему успокоительную клизму. У хозяйки оказалась наготове испытанная мазь, и после того как она помазала ему пупок, боль мгновенно прошла.
Как хотели бы трое оруженосцев вновь очутиться сейчас под гостеприимным дубом. Они поняли, что попали к могущественной волшебнице, которая всячески насмехается над ними, но приятелям ничего не оставалось, как только покориться судьбе.
– Дети, – наконец сказала старуха, – уже поздно; холодная ночь рассыпала по земле маковые зёрна. Пусть жребий решит, кому из вас сегодня ночевать в моей спальне.
Она принесла паклю, вырвала из неё клочок и скрутила лёгкий воздушный шарик. Положив его на стол, она велела трём приятелям сделать то же самое. Друзья безропотно подчинились. При этом умный Саррон постарался свой шарик скрутить как можно плотнее. Колдунья взяла сосновую лучину, зажгла ею все шарики и сказала:
– Тот, чей шарик первым полетит вслед за моим, будет спать эту ночь со мной.
Тлеющий пепел её шарика поднялся вверх, а за ним последовал сначала шарик Андиола, потом Амарина, и только плотная кучка пепла от шарика Саррона осталась лежать на столе. Старуха крепко обняла Андиола и повела его в свою каморку, а тот, содрогаясь от ужаса, с вздыбившимися волосами послушно плёлся рядом, как вор за палачом к ступеням эшафота. Право, для бедного парня это было жестокое испытание. Будь на месте старухи мадам Нинон де Ланкло [9], которая на высшей ступени своей жизни, пережив девять раз по девять вёсен, была ещё так прелестна, что даже её собственный сын, не подозревая о своём родстве с этой женщиной, воспылал к ней горячей любовью, – тогда, быть может, и стоило бы пережить подобное приключение. Но зуб времени так изгрыз колдунью, что столетняя старуха в “Физиогномических фрагментах” Лафатера, или эндорская волшебница [10] на гравюре виттенбергской библии могли бы сойти за красавиц, по сравнению с этой безобразной ведьмой.
Матери-природе угодно было пределы красоты и безобразия воплотить в женском образе. Высший идеал красоты – женщина, и предел безобразия – тоже женщина. И пусть не обидятся гордые красавицы, – замечено, что обе эти крайности обычно встречаются в одной и той же особе, но только в разную пору её жизни. Спутница Андиола являла собой высшую степень человеческого безобразия, но обладала ли она когда-нибудь красотой, – нам это неизвестно.
Эта одинокая обитательница Пиренеев жила здесь с давних пор. Её возраст составлял почти половину от совокупности лет тех двенадцати почтенных женщин, которым когда-то одна набожная княгиня имела обыкновение в страстную неделю мыть ноги. Она была последним отпрыском рода друидов [11] и происходила по прямой линии от знаменитой Веледы [12], которая была бабушкой её прабабушки.
Все тайны природы были подвластны ей. Она разбиралась в травах, а также знала язык звёзд; умела приготовлять превосходные настойки и чудесную эссенцию, обладающую свойствами, обычно приписываемые эссенции Швере и Альтоне. Не удавался ей только бальзам молодости, который, говорят, открыл, наконец, маркиз Д’Аймар, он же Бельмар [13], проживающий ныне в Венеции. Если верить слухам, действие бальзама оказалось настолько сильным, что одна старая дама, неумеренно употребившая его, перешла в состояние эмбриона. Но зато старуха была очень искусна в магии, и таинственная ветка омелы друидов в её руках превращалась в волшебную палочку Цирцеи. Умела она пробудить и мужскую благосклонность, и женскую любовь с помощью ожерелья из нанизанных на шнур змеиных глаз, если только этот могущественный амулет носила на себе особа не столь безобразная, как сама добрая матрона, для которой даже девять рядов змеиных глаз, словно жемчужное ожерелье обвивающих её шею, оставались недейственными.
За рецепт Бельмара она охотно отдала бы всю свою домашнюю аптеку вместе с девятью нитками змеиных глаз и магической веткой омелы, но в те времена эта чудесная мазь ещё не была открыта, поэтому из двух самых сокровенных желаний – долго жить и оставаться юной, для неё было достижимым лишь первое. Что касается второго, то за неимением действенных специальных мазей, она довольствовалась их суррогатом, который был тоже не плох: с настороженностью паука, она сидела в центре магической паутины и вылавливала каждого, кто запутывался в её заколдованной сети. Любой путник, вступающий на территорию отшельницы, попадал в её объятия, если только он подходил для её строгой диеты, и каждая совместно с ним проведенная ночь делала старуху моложе на тридцать лет, ибо её высохшее тело, в полном соответствии с теорией Цельса [14], жадно впитывало в себя свежие юношеские испарения здорового товарища по постели. Кроме того, вечером перед сном, она никогда не забывала намазывать свою старую пергаментную кожу ежовым жиром, чтобы придать ей мягкость и нежность и не превратиться заживо в мумию.
Не нарушив ни в коей мере, ни помыслом, ни словом, ни делом, девственности хозяйки, три оруженосца поневоле оказали ей требуемую услугу. Сбросив с себя девяносто обременительных лет, она двигалась теперь легко и свободно. По этому поводу Саррон, чья хитрость на сей раз не избавила его от судьбы своих товарищей, философски заметил, что зло, чаще всего, существует только в воображении, и плохо проведенная ночь длится не дольше счастливой.
Когда на третий день вновь ожившая старуха провожала постояльцев, дружелюбно напутствуя их, Саррон обратился к ней со словами:
– Разве в обычае этого дома отпускать гостей, не одарив их? Разве не заслужили мы вашу благодарность или хотя бы немного денег на пропитание? Сколько вы насмехались над нами, сколько мучили за кусок хлеба и глоток воды. Или не раздували мы, словно кухонные девки, огонь в костре? Или не мы поймали убежавшего от вас вашего друга – чёрного кота? А кто согревал вас у сердца, когда озноб старости сотрясал ваши кости? Что будет нам за то, что мы работали на вас как подёнщики?
Мать-колдунья задумалась. Как и большинство таких же как она старух, хозяйка была скупа и неохотно делала подарки, но к этим трём парням она питала расположение и была не прочь пойти им навстречу.
– Посмотрим, – сказала она, – может, я и придумаю, что вам подарить на память обо мне.
Она засеменила в свою каморку и долго там рылась, гремя ключами, открывая и закрывая ящики, будто у неё было там на запоре сто фиванских ворот [15]. После долгого ожидания она, наконец, появилась, неся что-то в подоле. Обернувшись к мудрому Саррону, старуха спросила:
– Кому дать то, что у меня в руке?
Саррон ответил:
– Меченосцу Андиолу.
Она протянула Андиолу разъеденный медный пфенниг со словами:
– Возьми и скажи, кому дать то, что сейчас в моей руке?
Оруженосец, недовольный подарком, дерзко ответил:
– Мне все равно, пусть берёт, кто хочет.
– Кто хочет? – спросила колдунья.
Щитоносец Амарин пожелал получить второй подарок, и ему досталась салфетка из тонкого тика, чисто выстиранная и выглаженная. Саррон терпеливо ожидал своей очереди, надеясь на лучшее, но получил всего лишь палец от кожаной перчатки, что вызвало дружный смех его товарищей.
Холодно простившись и не поблагодарив хозяйку, три парня отправились своей дорогой. Если они и удержались от оскорблений в адрес старой скупердяйки, то только из уважения к ветке омелы, силу которой им довелось испытать на себе. Когда приятели отошли на приличное расстояние, меченосец Андиол первым выразил досаду на то, что в пещере колдуньи они сделали всё не так, как было нужно.
– Слышали, друзья, – сказал он, – как эта ведьма, чтобы посмеяться над нами, открывала и закрывала ящики в чулане в поисках этого никому не нужного хлама? В её сундуках, конечно, хранятся несметные богатства, и если бы мы были умнее, то отобрали бы у неё волшебную метлу, без которой она ничего не могла бы нам сделать, ворвались в кладовую и, по обычаю воинов, захватили добычу, а не позволили бы старой бабе насмехаться над нами.
Недовольный оруженосец долго ещё выступал в том же духе и закончил тем, что вытащил изъеденный пфенниг и с досадой швырнул его в траву. Амарин последовал примеру товарища. Помахав над головой салфеткой, он сказал:
– Зачем мне эта тряпка в глуши, где нет никакой еды? Если же мы найдём хорошо накрытый стол, то там и в салфетках не будет недостатка.
Амарин подбросил бесполезный лоскут материи вверх, и ветер подхватил его и унёс на ближайший куст терновника, крепко нанизав награду старческой любви на острые колючки.
Дальновидный Саррон чувствовал, что в этих ничтожных подарках заключается какая-то скрытая сила и не одобрил легкомысленных поступков товарищей, которые, подобно большинству людей, судили о вещах только по их внешнему виду. Ему пришла в голову мысль проделать со своим перчаточным пальцем разные опыты. Он одел его на большой палец правой руки – никакого действия, потом на большой палец левой – то же самое. Между тем трое спутников, не спеша, шли рядом, как вдруг Амарин остановился и удивлённо спросил:
– А где же наш приятель Саррон?
– Оставь его, – ответил Андиол, – пусть этот скряга подбирает всё, что мы выбросили.
Удивлённый Саррон, затаив дыхание, слушал эти речи. Озноб пронизал его тело. Он понял, что разгадал тайну перчаточного пальца, и едва сдерживал радость. Товарищи остановились подождать его, но Саррон быстрым шагом пошёл дальше и издали громко крикнул:
– Эй вы, лентяи, что вы там плетётесь? Долго я буду вас ждать?
Оба оруженосца прислушались. Голос доносился спереди, они же были уверены, что их товарищ далеко от них отстал. Оруженосцы удвоили шаги и, не заметив своего приятеля, быстро пробежали мимо. Саррон ещё больше обрадовался, так как окончательно убедился, что перчаточный палец сделал его невидимым. Он дразнил своих спутников, а те, сколько ни ломали себе голову, никак не могли понять, в чём дело. Оруженосцы подумали, что, наверное, их товарищ упал со скалы в пропасть, и его лёгкая тень витает вокруг, прощаясь с ними. От страха они покрылись холодным потом. Наконец, утомившись своей игрой, Саррон снял волшебный палец и снова стал видимым. Его товарищи стояли ошеломлённые, застыв словно безмолвные истуканы.
Саррон рассказал им о чудесных свойствах перчаточного пальца и, заодно, отругал обоих за их необдуманные поступки.
Придя в себя от изумления, Амарин и Андиол что было духу помчались обратно подбирать отвергнутые дары матери-колдуньи. Амарин испустил громкий крик радости, ещё издали увидев салфетку. Она развевалась на ветвях тернового куста, охранявшего доверенное ему добро, за обладание которым боролись, казалось, все четыре ветра, надёжнее, чем опечатанный судьёй несгораемый шкаф долю несовершеннолетнего наследника. Гораздо труднее оказалось найти в траве изгрызенный пфенниг. Однако корысть и алчность дали владельцу монеты глаза Аргуса [16] и словно ветка лозы указали место, где скрывалось сокровище. Высокий прыжок вверх и громкий крик радости известили о счастливой находке.
Утомлённые долгим переходом путники укрылись от палящих лучей солнца в тени стоявшего посреди поля дерева, ибо давно уже наступило время обеда и голодный червяк в их пустых кишках вытянулся на восемнадцать локтей в длину, возбуждая неприятное чувство под ложечкой. Несмотря на это, трое искателей приключений были веселы, а их сердца переполняли радужные надежды.
Оба парня, не испытавшие ещё своих чудесных подарков, делали всевозможные попытки обнаружить их скрытые свойства. Андиол собрал немногие имевшиеся у него монеты, приложил к ним медный пфенниг и стал считать вперёд, назад, правой и левой рукой, сверху вниз и снизу вверх, но так и не смог обнаружить волшебных свойств подарка.
Амарин расположился в сторонке, чинно повязал вокруг шеи салфетку и стал тихонько читать молитву. Потом открыл обе створки своих широких хлебных ворот, ожидая, что сейчас ему в рот влетят по меньшей мере жареные голуби. Но, видно, делал он что-то не то, ибо магическая салфетка бездействовала. Поэтому Амарин вернулся к товарищам, не оставляя надежды, что придёт время и секрет раскроется сам собой.
Жгучий голод обычно не благоприятствует хорошему настроению. Подойдя к Амарину, Саррон, шутки ради, вырвал у него из рук салфетку и, расстелив её на траве под деревом, воскликнул:
– Сюда, друзья! Стол накрыт, волшебная салфетка предлагает нам свои дары – хорошо запечёный окорок и белый хлеб в изобилии.
Едва он произнёс эти слова, как на салфетку посыпался с дерева дождь булок и одновременно появилась старинная пузатая миска из майолики, наполненная сочной ветчиной. Удивление и волчий аппетит странным контрастом отразились на лицах голодных товарищей, но вскоре голод победил, и друзья так энергично задвигали челюстями, что можно было подумать, будто рядом заработала ветряная мельница. Ни один не проронил ни слова, пока последний кусок мяса не был содран с костей.
Голод, обильно утолённый едой, вызвал своего близнеца – мучительную жажду, особенно после того как любитель вкусно поесть Саррон заметил, что ветчина была немного пересолена. Стремительный Андиол первым выразил своё неудовольствие этим, как он выразился, полуобедом.
– Что за обед без вина! – с горечью в голосе посетовал он.
Андиол долго ещё болтал о недостатках чудесной салфетки, пока наконец Амарин, найдя его критику оскорбительной и не желая подвергать свой подарок дальнейшим унижениям, не схватил салфетку вместе со всем, что на ней оставалось. Но в этот момент и миска и кости от ветчины – всё исчезло.
– Брат, – сказал Амарин привередливому приятелю, – если ты ещё когда-нибудь захочешь стать моим гостем, то довольствуйся тем, что тебе предлагает мой стол, а для своей жаждущей селезёнки ищи обильный источник сам. Что касается напитков, то это страница из другой книги. “Где стоит пекарня, – говорит пословица, – там нет места пивоварне”.
– Хорошо сказано, – отозвался хитрец Саррон. – Посмотрим, что скажет другая страница.
Он опять вырвал из рук Амарина салфетку, перевернул её на другую сторону и, расстелив на лужайке, попросил услужливого духа подать им самого лучшего вина. И вмиг перед ними появился кувшин из майолики, по всему видно, из того же старинного сервиза, наполненный великолепной мальвазией.
Теперь, когда счастливые оруженосцы наслаждались сладким нектаром, они, пожалуй, не променяли бы это место и на трон императора Карла. Вино вдруг унесло все их заботы. Оно искрилось и играло в медных шлемах, заменявших им бокалы. Даже придира Андиол отдал справедливую дань талантам чудесной салфетки, и если бы её хозяин только пожелал, он тотчас же обменял на неё свой изъеденный пфенниг, который, хотя и не открыл пока что свои достоинства, всё же не стал ему от этого менее дорог. Каждую минуту нащупывал он в кармане монету, проверяя, на месте ли она. Потом вытащил её и попробовал рассмотреть на ней чеканку, но тщетно. Тогда он перевернул монетку и стал разглядывать обратную её сторону. Не разглядев и здесь ни изображения, ни надписи, Андиол собрался было сунуть монетку обратно в карман, как вдруг обнаружил под ней другую такую же монету, но только не медную, а золотую. Он несколько раз незаметно перевернул волшебную монету и окончательно убедился, что раскрыл её секрет.
С буйной радостью, которую вот также, наверное, ощутил старый сиракузский мудрец [17], когда, опустив в ванну с водой кусок золота и открыв знаменитый закон, в восторженном безумии, не замечая собственной бесстыдной наготы, громко оповестил все переулки своим “Эврика!”, поднялся Андиол-меченосец с земли и неуклюже, как козёл, прыгая вокруг дерева, закричал во всё горло:
– Друзья! Я нашёл, нашёл! – и поделился с приятелями своим секретом алхимика.
В порыве первой радости и душевного подъёма, он предложил сейчас же отыскать добродетельную мать-колдунью, так великодушно наградившую их, и со словами благодарности пасть к её ногам. Не долго думая, приятели собрали свои пожитки и бодро отправились назад, откуда пришли. Но то ли глаза обманывали их, то ли винные пары направляли их ноги не туда куда нужно, или, быть может, старуха сама бсследно исчезла, только пещеру они так и не нашли.
Друзья исходили эти места в Пиринеях вдоль и поперёк и, когда наконец загадочные горы остались позади, они вдруг заметили, что заблудились и находятся на военной дороге, ведущей в королевство Леон.
Посоветовавшись, оруженосцы решили не торопясь идти дальше, куда глаза глядят. Счастливая троица была уверена, что обладает лучшими из предметов, которые, если и не составляют полного счастья на земле, то, по крайней мере, могут служить достижению любых желаний: старый кожаный палец, несмотря на свою невзрачность, обладал всеми свойствами знаменитого кольца Гига [18]; стёртый пфенниг был так же хорош, как кошелёк Фортуната [19]; а салфетка, кроме уже известных даров, могла, между прочим, ещё и благословить её обладателя знаменитой фляжкой святого Ремигия [20].
Чтобы в случае нужды обмениваться волшебными дарами, приятели заключили союз, дав слово никогда не разлучаться друг с другом и сообща пользоваться предоставленными благами. В то же время каждый из них превозносил свою вещь как лучшую из лучших, пока мудрый Саррон не доказал, что его кожаный палец обладает всеми достоинствами остальных подарков.
– В домах кутил, – утверждал он, – для меня открыты кухни и погреба. К тому же, я могу наслаждаться преимуществом комнатной мухи и, не опасаясь запретов, есть из одной тарелки с королём. Я могу также опустошать денежные ящики богачей и даже овладеть сокровищами Индостана, если не поленюсь совершить туда путешествие.
За разговорами, они не заметили, как дошли до Асторги, где король Гарсиа, повелитель Супрарбии, держал двор, с тех пор как обручился с принцессой Ураккой Арагонской, известной своей красотой и кокетством. Королева была самой яркой звездой блестящего двора. На ней, казалось, можно было увидеть всё, что изобрело тщеславие женщин для своего собственного украшения.
В пустынных Пиренеях желания и помыслы трёх странников не отличались большой притязательностью, – их вполне удовлетворяли дары салфетки. Как только на пути попадалось подходящее тенистое дерево, они тут же располагались под ним и обедали. Самое малое, шесть обедов в день бывало у них, а лакомств, каких им довелось отведать за своим столом, и вовсе не счесть. Но стоило путникам оказаться в королевской столице, как в их душах вдруг пробудилось неудержимое желание, – воспользовавшись чудесными дарами колдуньи, вознестись из простолюдин прямо в дворяне.
На свою беду приятели увидели королеву Уракку, чья красота обворожила их, и решили попытать у неё счастья, которое, как им казалось, они заслужили за все испытания в пещере колдуньи. И тогда в оруженосцах проснулась гложущая их сердца ревность, разорвавшая узы былой дружбы, а так как трём счастливцам вообще трудно жить под одной крышей, то однажды распался их единый союз, и, расставаясь, друзья поклялись друг другу только в одном – не выдавать их общую тайну.
Желая опередить соперников, Андиол немедля пустил в ход карманный монетный станок. Закрывшись в уединённой каморке, он без устали переворачивал медный пфенниг. Изготовив достаточный запас золотых монет, Андиол нарядился знатным рыцарем, стал показываться при дворе, определился на службу и скоро неумеренной роскошью и расточительством привлёк внимание всей Асторги.
Любопытные интересовались его происхождением, но он предпочитал об этом помалкивать, предоставляя умникам самим строить всевозможные догадки. Однако не препятствовал слухам, производившим его в незаконнорожденного отпрыска Карла Великого. Сам он появился при дворе под именем Хильдерик, что означает “Сын Любви”.
Со свойственной ей проницательностью, королева с удовольствием обнаружила новый спутник, втянутый в орбиту её волшебной красоты, и не упустила случая испытать на нём свою притягательную силу.
Друг Андиол, которому в высших сферах любви всё было ново, плавал в потоках захватившего его эфира, как мыльный пузырь.
Кокетство прекрасной Уракки объяснялось не только её темпераментом или желанием, из гордости, нанизывать сердца влюблённых на нить собственного тщеславия, лишь бы пощеголять этим ослепительным и, может быть, обладающим в глазах дам известными достоинствами гарнитуром. Главную роль в её любовных интригах играло корыстное желание грабить своих паладинов и злобное удовольствие их же потом высмеивать. Она владела троном, но стремилась иметь всё, чему люди придают значение, хотя и не всегда знала, зачем ей это нужно. Уракка награждала благосклонностью только за высшую цену, какую только мог ей предложить обольщённый рыцарь. Но, как только влюблённый безумец оказывался ограбленным, он с презрением получал отставку. Об этих жертвах несчастной любви, которым сладость наслаждения отравляла горечь раскаяния, шла молва по всему королевству Супрарбии и, несмотря на это, не было недостатка в назойливых глупцах, как моль слетающихся к губительному огню, чтобы в его пламени найти свою гибель.
Едва хищная королева почуяла, что Андиол богат как Крез [21], она тут же решила поступить с ним, как с апельсином, который сначала полностью очищают от кожуры, а потом наслаждаются его сладкой сердцевиной.
Легенды о знатном происхождении рыцаря, его безудержное расточительство придавали ему такой вес и авторитет при дворе, что даже самый зоркий глаз не разглядел бы под этим блестящим покровом простого щитоносца. Правда, некоторые его дюжие манеры не раз выдавали в нём прежнего простолюдина, но эти отступления от светского поведения расценивались при дворе как проявление оригинальности и вольнодумства.
Андиолу удалось занять первое место среди фаворитов королевы и, чтобы утвердиться на нём, он не жалел ни труда, ни денег: ежедневно устраивал великолепные праздники, турниры, роскошные пиры. Он ловил рыбку в золотые сети и готов был, как расточитель Гелиогабал [22], катать королеву по озеру с розовой водой и лавандовой эссенцией, если бы только ей, будь она знакома с римской историей, пришла в голову такая остроумная мысль.
Между тем у королевы не было недостатка в подобных идеях. Однажды во время охоты, устроенной новым фаворитом, она выразила желание превратить весь лес в парк с гротами, рыбными прудами, водопадами, фонтанами, облицованными дорогим мрамором купальнями, дворцами и беседками с колоннадами. На следующий день тысячи рук приступили к выполнению грандиозного плана королевы, стараясь, по возможности, превзойти его. Если бы это продолжалось и дальше, то, пожалуй, заново было бы перестроено всё королевство. Где высилась гора, там Уракка хотела видеть равнину, где пахал земледелец, желала удить рыбу, а где плавали гондолы, мечтала кататься на каруселях.
Медный пфенниг так же без устали производил золотые монеты, как изобретательная дама проматывала их. Единственным её устремлением было разорить упорного расточителя и отделаться от него.
В то время как Андиол вёл блестящую жизнь при дворе, ленивый Амарин откармливался дарами салфетки. Но зависть и ревность скоро отбили у него вкус к изысканным блюдам. “Разве не был я таким же оруженосцем рыцаря Роланда, как и Андиол, – этот заносчивый кутила? – думал он про себя. – И разве мать-колдунья не так же согревалась в моих объятиях? Всё же несправедливо распределила она свои дары. Ему всё, мне – ничего. Я терплю нужду в изобилии, у меня нет хорошей рубахи на теле и ни одного геллера в кошельке, а он живёт роскошнее, чем принц, блистает при дворе и пользуется благосклонностью прекрасной Уракки.”
Нехотя, он взял салфетку, сунул её в карман и пошёл прогуляться на рыночную площадь. В это время там как раз публично секли придворного повара короля, который так плохо приготовил обед, что у монарха сильно расстроился желудок. Узнав об этом, Амарин очень удивился. Он подумал про себя, что в стране, где так строго наказывают провинившихся поваров, им, наверное, и платить должны хорошо. Не долго думая, он отправился в дворцовую кухню и, выдав себя за приезжего повара, который ищет работу, взялся через час приготовить пробный обед на любой вкус.
Кухонный департамент при дворе короля Асторги, как ему и положено, считался одним из важнейших. Он более других влиял на благополучие государства, так как хорошее, или дурное настроение правителя и его министров зависит, большей частью, от хорошего, или плохого пищеварения, а оно, в свою очередь, как всем известно, от кулинарных способностей повара. И своим приговором мудрейший из монархов заставил на деле убедиться, что свирепый лев не так страшен, как рассерженный король. Вот почему к выбору придворного повара надо подходить осторожнее, чем к выбору министра.
Амарин, внешность которого не внушала доверия, ибо он выглядел настоящим бродягой, должен был употребить всё своё красноречие, вернее, бахвальство, чтобы его предпочли другим кандидатам на эту должность. Только безудержная самоуверенность и смелость, с какой он говорил о своём искусстве, побудили управителя дать ему приготовить на пробу фаршированного поросёнка – блюдо, которое не всегда удавалось даже самым искусным поварам.
Когда Амарин потребовал необходимые ему продукты, то обнаружил такое невежество, что вся кухонная челядь не могла удержаться от смеха. Но кандидат в повара ничуть не смутился. Он заперся в кухне, разжёг для виду большой огонь в печи, потом тихонько расстелил салфетку и, как обычно, произнёс несколько заветных слов. Тотчас же перед ним появилось вкусное жаркое в красивом старинном блюде из майолики. Амарин аккуратно поставил его на серебряный поднос и передал старшему приёмщику для пробы. Тот с недоверием взял немного на язык, дабы не повредить испорченным блюдом свои нежные вкусовые органы, и, к немалому удивлению присутствующих, нашёл его превосходным и достойным королевского стола.
Король был нездоров и не обнаруживал большого аппетита, но, едва он уловил исходивший из кухни чудесный запах жаркого, как взор его прояснился, морщинки на лбу разгладились и на горизонте снова обозначилась хорошая погода. Монарх пожелал отведать кушанье, опустошил одну тарелку, за ней другую и съел бы, наверное, всего молочного поросёнка, если бы не приступ нежности к супруге, побудивший его послать ей остатки. Благодаря хорошему обеду, настроение короля поднялось, и, выйдя из-за стола, его величество были настолько веселы, что соизволили работать с министрами, и даже сами пожелали приняться за щекотливые дела, отложенные в долгий ящик. Виновник такой счастливой перемены не был забыт. Искусного повара нарядили в роскошное платье и привели к королевскому трону. Отдавая должное таланту Амарина, король назначил его первым придворным поваром и присвоил ему звание капитана.
Очень скоро слава обладателя чудесной салфетки достигла апогея. Любимые блюда римских сарданапалов [23], к которым скупой Цопф и воздержанный Кюрас [24] причисляют древних властителей мира, известных необузданным расточительством и непомерным обжорством, приведшим, по их мнению, к упадку и разорению Римскую Империю, – огромные торты, посыпанные самородными золотыми зёрнами; паштеты из павлиньих глаз, в наши дни не соблазнившие бы и самых тонких гурманов; фрикасе из петушиных гребешков, глаз карпа и рыбьих губ, из-за которого, по старому преданию, одна голландская графиня промотала своё графство, – все они не выдерживали никакого сравнения с диковинными блюдами новоявленного Апиция [25].
В торжественные дни, или когда он находил нужным пощекотать королевское нёбо чем-нибудь изысканным, Амарин подавал вместе самые редкие кушанья всех трёх известных тогда частей света [26]. Благодаря своим заслугам, он быстро продвигался по службе: стал управителем кухни и наконец мажордомом.
Такой блестящий метеор на кухонном горизонте чрезвычайно обеспокоил королеву. До сих пор её влияние на короля было неограниченным, и она помыкала им, как хотела. Теперь же неожиданно появившийся фаворит мог поколебать её позиции.
Вольный образ жизни супруги не был тайной для доброго короля Гарсиа, но он был настолько вял и флегматичен, что предпочитал не замечать её увлечений и не нарушать домашний мир. Если же порой им овладевало дурное настроение, то хитрая Уракка умело пользовалась его слабостью ко всему вкусному. Она была весьма изобретательна и остроумна в приготовлении всевозможных рагу и кашек, так удивительно влиявших на настроение короля, будто их готовили на воде из реки Леты [27]. Но с тех пор, как салфетка Амарина произвела кухонную революцию, её искусство лишилось былой славы. Она пробовала соревноваться с мажордомом, но всякий раз терпела поражение: её блюда оставались нетронутыми и становились добычей слуг и прихлебателей. Изобретательность королевы в приготовлении изысканных блюд истощилась, в то время как мастерство Амарина мог превзойти только он сам. Это печальное обстоятельство привело королеву Уракку к решению завоевать сердце нового фаворита короля и заставить его служить ей. Она пригласила Амарина к себе. В совершенстве владея искусством обольщения, Уракка легко добилась от него всего, что ей было нужно.
На предстоящий день рождения короля Амарин обещал ей приготовить обед, который превзойдёт всё, что когда-либо удовлетворяло человеческому вкусу. Какую награду он себе выторговал за это, легче угадать, чем рассказать. Как бы то ни было, всякий раз, когда королева загребала жар руками мажордома, король и его приближённые присуждали ей победу.
И Андиол, и Амарин играли при дворе короля Асторги видную роль. Как и многие счастливые выскочки, они были преисполнены необузданной гордости и высокомерия. После разлуки судьба опять свела их так близко, что они ели из одной миски, пили из одного кубка, и оба пользовались расположением прекрасной королевы Уракки, но, помня уговор, делали вид, что совсем не знают друг друга и ничем не обнаруживали прежней дружбы. Занятые своими делами, они совсем упустили из виду мудрого Саррона. А тот, благодаря перчаточному пальцу, до сих пор соблюдал строжайшее инкогнито, наслаждаясь преимуществами своего положения, которое, хотя и не бросалось в глаза, но, тем не менее, удовлетворяло все его желания.
Красота Уракки произвела на Саррона такое же впечатление, как и на его товарищей. Желания и помыслы были у него те же, а так как их исполнение не требовало с его стороны никаких усилий, то в любви к королеве он добился большого преимущества перед соперниками, прежде чем они догадались об этом.
С тех пор как оруженосцы простились, незримый Саррон витал вблизи обоих приятелей, не забывая при этом пользоваться благами, которые предоставляли ему стол Амарина и карман Андиола. Он незаметно наполнял желудок остатками стола первого и кошелёк избытком монет второго. Отныне главной его заботой стало, облачившись в романтическое платье, в час любовных свиданий прокрасться в покои прекрасной королевы.
Надев нежно-розовые панталоны и нарядившись в небесно-голубой атлас, Саррон надушился с головы до ног и в образе аркадского пастушка, воспользовавшись своим чудесным даром, в час сиесты [28] прошел незамеченным в спальню Уракки. Вид спящей красавицы в прелестном пеньюаре так воспламенил его, что он не мог удержаться и запечатлел на её пурпуровых губках горячий поцелуй, разбудив его звуком придворную даму, на обязанности которой было обмахивать свою повелительницу опахалом из павлиньих перьев и отпугивать снующих в воздухе насекомых.
Крепкий поцелуй пробудил королеву от сладкого сна. Открыв глаза, она спросила с кокетливым смущением, кто в комнате, и как он смеет целовать её в губы. Придворная дама опять задвигала опахалом, будто и не прекращала этого занятия, и стала уверять, что в комнате никого из посторонних нет, а её величество просто обманывает сладкий сон. Однако королева была уверена в своих ощущениях и велела камеристке расспросить стражу.
Едва та, повинуясь приказу, удалилась, как опахало задвигалось само по себе, овевая королеву прохладой и обдавая запахом амбры и ароматом цветов. Это необычайное явление привело королеву в ужас. Она вскочила со своего ложа и бросилась было бежать, но какая-то невидимая сила удержала её, и чей-то голос прошептал:
– Прекраснейшая смертная, не бойтесь, вы находитесь под покровительством могущественного короля фей Демогоргона. Ваша красота привлекла меня из высших слоёв эфира в гнетущую атмосферу земли. Я спустился сюда, чтобы поклоняться вам.
В это время в комнату вошла придворная дама. Она хотела рассказать, как обстоят дела с поручением королевы, но была тотчас же отослана обратно, ибо её присутствие при такой таинственной аудиенции было излишним.
Прекрасная Уракка, необычайно польщённая неожиданным признанием неземного поклонника, пустила в ход всё своё кокетство, надеясь блеском соблазнительной красоты ослепить властителя фей и одержать важную для себя победу. Она разыгрывала то скромное смущение, то зарождающуюся страсть. Сначала противилась пожатию невидимой руки, потом последовал томный вздох и сдержанный стон; её полная грудь то поднималась, то опускалась, и только очаровательные чёрные глаза оставались безучастными, ибо повелитель фей был невидим. Уракка так искусно играла задуманную роль, что сэру Демогоргону пришлось проявить большое мужество, чтобы с честью выдержать роль эфирного короля. Интимная нежность влюблённой пары росла с каждой минутой. Королева сожалела только, что у её эфирного обожателя нет телесной оболочки, – осязаемому миру она отдавала предпочтение перед духовным.
– Разве вы не признались мне, могущественный повелитель эфира, – сказала она, – что вас пленила телесная красота смертной? Но что должно привязать моё сердце к вам? Любовь без чувственности кажется мне невозможной.
Король фей не знал, что на это ответить. Хотя платоническая любовь и имела распространение в воздушных сферах, и здесь вполне можно было бы сослаться на неё, но ему не были знакомы ни Платон, ни его система. Поэтому он взялся за дело с другого конца.
– Да будет вам известно, прекрасная королева, – сказал он, – что в моей власти принять телесную оболочку и предстать перед вами в человеческом облике, но это унизительно для моего достоинства.
Однако прекрасная Уракка так просила его, что влюблённый король фей не смог устоять и согласился выполнить её желание, правда, кажется, не очень охотно.
Фантазия королевы рисовала ей прекрасный образ. Но какой же контраст оказался между идеалом и оригиналом! Вопреки ожиданиям, она увидела перед собой простую будничную физиономию, не выражающую ни гениальности, ни высокой чувственности. Мнимый король фей в платье аркадского пастушка имел вид настоящего фламандского крестьянина, будто сошедшего с полотна Ван-Дейка.
Королева, как могла, скрыла своё удивление, но про себя подумала, что гордый дух, по-видимому, решил её слегка наказать за назойливое желание увидеть его во плоти, и что в другой раз он, несомненно, явится перед ней в образе Адониса [29].
Итак, первым свиданием оба остались, в общем, довольны. Условились о новых встречах, которыми мудрый Саррон не преминул воспользоваться, и объятия очаровательной красавицы были ему наградой за приключение в пещере колдуньи.
Если бы Саррон не обладал волшебным даром в любую минуту становиться незаметным для чужих глаз, возможно, он был бы более счастлив. Не видимый никем, он следовал за своей дамой словно её тень, и у него не было недостатка в открытиях, которые не доставили бы удовольствия ни одному любовнику. Саррон узнал, что услужливая королева оказывает благосклонность и повару, и камергеру с такой же готовностью, как и ему, королю фей. Он почувствовал в сердце мучительную ревность к своим бывшим боевым товарищам и стал ломать голову над тем, как устранить соперников. Вскоре ему представился случай выместить злобу на глупце Амарине.
На званом обеде, устроенном королевой для своего супруга и всего двора, на стол подали закрытое крышкой блюдо, специально для которого король Гарсиа приберегал аппетит. Хотя оно и было приготовлено волшебной салфеткой, но выдавалось за произведение королевы. Главный повар заверил, что на сей раз поварское искусство её величества настолько затмило его собственное, что он, дабы не рисковать репутацией, оставляет за собой только приготовление обычных блюд. Эти льстивые слова понравились королеве, и она наградила можордома нежным и многозначительным взглядом, который был как острый нож в сердце незримо наблюдавшего за ними Саррона.
– Хорошо же! – недовольно пробормотал он. – Вам ничего не достанется.
Когда кравчий снял крышку, блюдо, к удивлению всех присутствующих, оказалось пустым. Среди слуг послышался приглушённый шёпот. Кравчий от ужаса выронил нож. Придя в себя, он доложил о пропаже главному повару. Главный повар побежал к главному дегустатору и с таинственным видом сообщил ему роковую весть, а тот шёпотом немедленно передал её шефу. Мажордом поднялся со своего места и также шёпотом сообщил печальную новость королеве, которая при этом побледнела и потребовала венгерской воды.
Король между тем нетерпеливо ждал, когда ему принесут так страстно ожидаемое кушанье. Он поглядывал то направо, то налево, высматривая заветное блюдо. Заметив смятение среди слуг и беспорядочную беготню в столовой, он пожелал узнать, что это значит, и королева, держась за сердце, с выражением невыносимой муки на лице рассказала ему о случившемся несчастье. Выслушав это пренеприятное известие, голодный монарх, как легко себе представить, страшно рассердился и, резко отодвинув стул, направился в свои апартаменты. При таком поспешном отступлении никто не хотел попадаться ему на глаза.
Королева тоже ушла из столовой и направилась в свои покои, чтобы там вынести приговор бедному Амарину. Она велела немедленно позвать ещё не пришедшего в себя от потрясения мажордома, и когда тот, покорный и унылый, упал к её ногам, надменно произнесла:
– Неблагодарный предатель! Выходит, для тебя так ничтожно моё расположение, что ты осмелился обратить на меня гнев короля и высмеять меня перед слугами? Или твоё честолюбие так безгранично, что ты позавидовал моей маленькой славе, купленной у тебя за большую цену? А может, ты пожалел, что уступил мне право украшать стол короля лучшими блюдами и спрятал одно из них, когда я собралась уже праздновать успех? Сейчас же открой мне тайну твоего искусства, не то тебя ждёт расплата, – завтра же за колдовство тебя поджарят на костре, на медленном огне!
Услыхав строгий приговор, трусливый простак почувствовал как у него от страха заныло сердце. Он понял, что только чистосердечное признание может избавить его от мести королевы, и тут же дал волю своему языку. Амарин рассказал всё, не умолчав ни о приключении в Пиренеях, ни о подарках матери-колдуньи. Его откровенные признания позволили королеве получить давно желаемые точные сведения сразу о трёх фаворитах, и она решила как можно быстрее овладеть их магическими сокровищами. Едва неразумный болтун закончил свою исповедь и, как ему показалось, оправдался в глазах повелительницы, как на него обрушилась новая порция угроз:
– Ничтожный простак! Ты думаешь жалкой ложью обмануть меня? Покажи мне, что умеет твоя волшебная салфетка, или берегись моей мести!
Амарин, чувствуя что ещё не совсем загладил свою вину, исполнил приказ. Расстелив перед королевой салфетку, он предложил ей заказать блюдо по её вкусу, и та потребовала зрелый мускатный орех в скорлупе. Просьба была передана услужливому духу, и вот уже коленопреклонённый Амарин протягивает изумлённой королеве невесть откуда взявшуюся зелёную ветку со зрелым мускатным орехом в скорлупе. Но вместо того чтобы взять ветку, она схватила магическую салфетку и бросила её в открытый ларь, который тут же заперла на ключ.
Увидев, что он лишился источника своего кратковременного счастья, обманутый мажордом без сил опустился на пол. А хитрая похитительница тем временем подняла крик и, когда сбежались слуги, сказала им:
– Этот человек страдает эпилепсией, позаботьтесь о нём и никогда больше не пускайте его ко мне, чтобы он снова не напугал меня.
Как ни был умён мудрый Саррон, а всё же и он не учёл на сей раз последствий своей коварной шутки. Со злорадством, жадно пожирал он похищенное рагу, забыв золотое правило, которое гласит: “Всякое излишество вредно”, и вдруг почувствовал тошноту и тяжесть в желудке. Из опасения оставить в столовой видимые следы своего невидимого присутствия, он вышел на воздух и стал прогуливаться по парку, в надежде, что при движении тяжесть в желудке пройдёт. По этой причине он не смог сопровождать королеву в её покои. Но накануне она пригласила Саррона на вечернее тайное свидание, и в назначенное время он не замедлил явиться. Королева была на этот раз необычайно весела и нежна, как сама Грация, так что приятель Демогоргон пребывал в сладостном упоении. С притворной любезностью Уракка поднесла ему бокал вина, подмешав в него снотворный порошок, от которого он скоро погрузился в сладкую дремоту.
Как только Саррон громко захрапел, коварная похитительница овладела перчаточным пальцем-невидимкой и велела слугам отнести эфирного монарха на окраину города, оставив его лежать на мостовой.
От радости Уракка никак не могла уснуть. Все её помыслы были устремлены на то, как овладеть третьим магическим сокровищем. Едва первый луч солнца позолотил зубцы башен королевского дворца, как неугомонная хозяйка двора вызвала к себе горничную и сказала ей:
– Пошлите известить Хильдерика – “Сына любви”, что ему выпала честь сопровождать меня к ранней обедне, и за эту благосклонность пусть он оделит бедных богатой милостыней.
Баловень счастья и прекрасной Уракки ещё нежился в мягкой постели и позёвывал, когда ему передали это почётное приглашение. Полусонный, он тотчас же приказал камердинеру одеть себя и отправился ко двору, где его встретил завистливым взглядом камергер королевы, которого ему предстояло на этот раз заменить.
В благоговейном молчании процессия проследовала в храм, где епископ с каноником служил торжественную литургию. Много народу собралось поглазеть на это необыкновенное шествие. Прекрасная Уракка, а ещё более великолепный шлейф её платья, который несли за ней шесть придворных дам, вызвали всеобщее восхищение. Толпа назойливых нищих, калек на костылях и на деревяшках, слепых и увечных окружила помпезный поезд богомольцев, загораживая дорогу королеве и выпрашивая милостыню. Андиол щедро разбрасывал направо и налево монеты из своего мешка. Один слепой старик особенно выделялся среди себе подобных дерзостью, с какой он протискивался вперёд, ужасным криком требуя подаяния. Старик шёл невдалеке от королевы и то и дело протягивал шляпу, умоляя о милосердии. Андиол время от времени бросал ему золотой, но всякий раз, прежде чем монета попадала в руки слепому, находился проворный сосед, который успевал ловко перехватить её, и тот снова начинал свои причитания.
Королеву, казалось, тронул этот несчастный старик. Она неожиданно вырвала мешок из рук спутника и отдала его слепому.
– Возьми, добрый старик, это благословение от благородного рыцаря, – сказала она, – и молись о его душе.
Андиола до того напугала эта королевская щедрость за его счёт, что он, потеряв самообладание, сделал невольное движение рукой вслед за мешком, отчего свита королевы разразилась громким смехом, и это привело его в ещё большее смущение. Однако, стараясь сохранить собственное достоинство, он взял королеву под руку и повёл в собор, оставив свою печаль до окончания мессы.
После обедни Андиол кинулся искать нищего, обещая хорошую награду за памятную монету, которая, по его словам, была большой редкостью. Но тщетно, – никто не мог сказать, куда девался слепой. Как только мешок оказался у него в руках, он исчез, и никто его больше не видел.
А между тем прозревшего нищего надо было искать в покоях королевы, где он ожидал возвращения повелительницы, ибо то был придворный шут, которого она вырядила слепым нищим, задумав с его помощью овладеть волшебным пфеннигом. К своей великой радости, королева нашла в мешке желанную монету.
Итак, коварная Уракка стала обладательницей всех трёх магических сокровищ оруженосцев, нисколько не заботясь о судьбе несчастных парней. Первым делом королева проверила, будут ли волшебные предметы обладать чудесной силой в руках новой владелицы, но все её сомнения быстро рассеялись: салфетка доставила ей майоликовое блюдо с едой, медный пфенниг отштамповал дукаты, а под покровом перчаточного пальца, она, никем не замеченная, прошла мимо стражи в передней в комнаты своих фрейлин.
С радостно бьющимся сердцем Уракка рисовала заманчивые картины своей будущей блестящей жизни. А пока в её душе затаилось заветное желание стать феей. Ей казалось, что она познала сущность этих загадочных существ, скрытую даже от пытливого ума учёных всего мира.
“Что такое фея? – думала она про себя. – Не более, чем обладательница одной или нескольких тайн, благодаря которым она может совершать чудеса, возносящие её над простыми смертными. Разве я не вправе, овладев скрытой силой, считать себя первой феей?”
Ей оставалось только пожелать колесницу с драконами или упряжку бабочек, ибо свободное передвижение по воздуху было для неё пока недоступно. Однако она льстила себя надеждой, что в дальнейшем овладеет и этим искусством, если только её примут в общество фей. Она полагала, что легко найдёт среди них услужливую сестру, которая согласится уступить ей такой воздушный экипаж за одно из её чудесных сокровищ.
Ночи напролёт прекрасная Уракка развлекала себя приятными мечтами: вот она, незаметно подкравшись к красивому юноше, дразнит его ласками, кружит голову и, одурманив любовным томлением, позволяет схватить вместо нимфы её пустую тень, если только у неё, в зависимости от настроения, не возникнут в этот момент другие желания. Однако, чтобы отважиться на подобное приключение, новоявленной фее недоставало совершенно необходимых для этого предметов туалета.
Ранним утром, сменившим бессонную ночь, в продолжение которой пылкая фантазия нарисовала королеве туалет феи, от крылышек и до каблучков прелестных туфелек, за работу был засажен весь портняжный цех Асторги. Можно было подумать, что идёт подготовка к предстоящему открытию маскарада или выступлению на сцене капризных театральных принцесс. Но прежде чем наряд был готов, случилось нечто, удивившее всё королевство Супрарбию и более всего саму прекрасную Уракку.
Однажды ночью, когда после длительного напряжения душевных сил размечтавшаяся королева погрузилась наконец в дремотный сон, её вдруг разбудил воинственный голос, произнёсший ей на ухо страшные слова: “Именем короля!”
Дежурный офицер предложил ей немедленно следовать за ним. Испуганная дама вернулась с облаков на землю и, не зная, что всё это должно означать, вступила в спор с воином, который, между прочим, если оставить в стороне его неприятную миссию, обладал недурной внешностью, так что мысленно королева предусмотрела и к нему визит в образе феи. После безуспешных переговоров с представителем высшей власти, она поняла, что представляет слабейшую сторону и должна покориться.
– Воля короля для меня закон, я готова следовать за вами.
Сказав это, королева направилась было к своему ларю взять, как она объяснила, дождевой плащ, чтобы укрыться им от холода. На самом же деле она собиралась достать перчаточный палец и внезапно исчезнуть. Но капитан, имея строгий приказ, был так неучтив, что отказал прекрасной пленнице в этом маленьком снисхождении. Ни просьбы, ни слёзы не действовали на этого жестокосердного воина. Он схватил даму своей мускулистой рукой и вытолкнул её из комнаты, которую чиновник тут же запер и опечатал. Внизу, у ворот, стояла пара мулов с носилками, предназначенными для рыдающей королевы.
Наконец, при свете факелов печально и тихо, словно на похоронах, процессия двинулась по безлюдным улицам в отдалённый, в двенадцати милях от города, монастырь, обнесённый высокой каменной стеной. Утопающую в слезах пленницу заключили в ужасную келью на глубине сорока сажен под землёй.
Король Гарсиа с той поры, когда во время неудавшегося праздничного обеда исчезло его любимое блюдо, всё ещё продолжал пребывать в дурном настроении. Никто уже не мог угодить ему. Половина его министров и придворных впала в немилость, другая половина, опасаясь той же участи, билась над тем, как поскорее излечить монарха от хандры. Лейб-медики предлагали рвотное, камердинер – любовницу, архиепископ – покаяние, генерал армии – крестовый поход против сарацин, старший егермейстер – охоту, гофмаршал – паштет из красных куропаток во вкусе мажордома. Последний, правда, потеряв салфетку, исчез так же бесследно, как и его пресловутое блюдо. Из всех предложений предпочтение было отдано охоте, как развлечению, сопряжённому с наименьшими трудностями. Но и она не дала желаемого результата. Король не мог забыть исчезнувшего шедевра поварского искусства и явно давал понять, что дело тут нечисто. В кругу приближённых он даже высказал подозрение, что его супруга колдунья.
Среди придворных было немало сильных противников королевы. Как только они заметили перемену в отношении короля к их повелительнице, дух коварства не упустил случая, чтобы не обратить против неё его волю, и это вполне удалось, тем более, что чудесной салфетки, которая могла принести вкусную искупительную жертву в Асторге, здесь, в охотничьем замке, не было.
После того как Гарсиа обсудил дело со своими приближёнными – скороходами, придворными карликами, шутами, камердинером и врачом, а также со всеми, кто был его ушами, – участь гордой Уракки была решена. Король созвал Тайный Государственный Совет и приказал ему утвердить приговор узкого круга советников, после чего тот и был приведён в исполнение.
Придворная комиссия занялась перетряхиванием наследства несчастной королевы, отыскивая доказательства её колдовства – какой-нибудь талисман, магические письма, а, может даже, контракт, заключённый со злым духом, либо копию с него. Все ожерелья и другие драгоценности, а равно и одеяние феи были добросовестно занесены в опись.
Однако, несмотря на все усилия, близорукие чиновники не могли найти ничего, что указывало бы на колдовство. И не мудрено. Ибо вещественные доказательства ограбления оруженосцев Роланда выглядели такими невзрачными, что даже не удостоились чести попасть в опись. Драгоценная салфетка из-за частого употребления прежним владельцем совсем потеряла свой вид и служила невежественному писарю тряпкой, которой он вытирал чернила, разлившиеся по столу из опрокинутой чернильницы. Чудесный перчаточный палец-невидимка и плодовитый пфенниг были выброшены как бесполезный хлам в мусорную кучу.
Что стало с королевой Ураккой, заточённой в мрачное монастырское подземелье на глубине сорока сажен, – была ли она осуждена на пожизненное заточение, или со временем вновь увидела дневной свет, – а равно с тремя магическими сокровищами, – пропали они безвозвратно, или чья-нибудь счастливая рука вырвала их из щебня и мусора, куда рано или поздно попадают все сокровища земли, чтобы быть преданными забвению, – об этом старинная легенда хранит глубокое молчание.
Было бы, конечно, справедливо, если бы хлебосольная салфетка или плодовитый пфенниг попали в руки бедного человека, изнывающего от тяжёлой работы, которая не приносит ему ничего, кроме постоянной заботы о том, как накормить своих маленьких птенцов, когда они плачут и просят хлеба. Или, если бы чахнущий влюблённый, чью любимую тиран-отец и деспотичная мать отняли у него и заточили в монастырь, добыл перчаточный палец-невидимку, с его помощью освободил из монастыря возлюбленную и соединился с ней навеки. Однако в нашем мире это вряд ли могло произойти на самом деле. С давних пор самые желанные сокровища земли находятся в неправедных руках, и своенравное счастье отказывает в них тем, кто мог бы их скромно и разумно употребить.
После того как ограбленные оруженосцы лишились всех подарков матери-колдуньи, они потихоньку убрались из Асторги.
Амарин, который без волшебной салфетки не мог уже выполнять обязанности главного повара, ушёл первым.
Андиол – “Сын любви”– последовал за ним. Лёгкость заработка привила ему отвращение к работе, обычное у богатых кутил. Он ленился даже переворачивать пфенниг, чтобы оплачивать расходы, и жил большей частью в долг, а кассу пополнял только в случае плохой погоды или когда не предвиделось никаких развлечений. Оставшись без медного пфеннига, он уже не мог рассчитаться со всеми кредиторами. Не теряя времени, Андиол сменил одежду и незаметно скрылся из города.
Саррон, как только пробудился от наркотического сна, сразу понял, что его роль короля фей окончена. Угрюмый, вернулся он домой, оделся во всё старое и, выйдя за ворота, ушёл из города куда глаза глядят.
Случаю было угодно, чтобы оруженосцы Роланда вновь встретились на военной дороге, ведущей в Кастилию. Отбросив прочь бесполезные упрёки, от которых им все равно не стало бы легче, они с философским спокойствием примирились с судьбой. Схожесть их приключений и неожиданность встречи обновили их дружбу. А мудрый Саррон заметил, что жребий настоящей дружбы достаётся золотой середине и редко мирится с успехом и удачей.
Приятели единодушно решили продолжать путь вместе и, следуя своему прежнему призванию, сражаться под кастильским знаменем, чтобы отомстить за смерть Роланда. Оруженосцы выполнили клятву и на поле битвы напоили мечи кровью врагов. Овеянные лаврами побед, все они пали смертью героев.
______________________________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1^ Роланд – маркграф Бретании, племянник Карла Великого, герой целого ряда народных сказаний.
2^ Фарракута – великан. В одной из баллад Уланда Роланд-оруженосец убивает великана и овладевает талисманом на его щите.
3^ Голиаф – знаменитый фелистимлянский великан, убитый в единоборстве пастухом Давидом (ставшим впоследствии царём).
4^ В средние века рыцари обычно давали имена предметам военного снаряжения.
5^ Приверженцы пифагорийской школы, основанной Пифагором в Кротоне, давали обет нерушимо хранить молчание о тайнах школы.
6^ Так Бурхард Валдис в шутку называл повешенных.
7^ Пенаты – боги, покровители домов (у римлян).
8^.На что намекает Музеус установить не удалось ( Виланд ).
9^ Нинон де Ланкло (1615 – 1705) – замечательная по своему уму красавица, в салоне которой собирались все знаменитости той поры.
10^ В городе Эндор царь Саул просил волшебницу вызвать тень пророка Самуила.
11^ Друиды – древние галльские и британские жрецы, поклонявшиеся природе и совершавшие свои богослужения в лесах.
12^ Веледа – по Тациту (“Германия”) – пророчица у др. германцев.
13^ Д’Аймар – граф, авантюрист, алхимик, шарлатан, известный под именем Сен-Жермен, владевший, по его утверждению, жизненным эликсиром, благодаря которому, якобы, продлил свою жиззнь на 350 лет. Умер в 1795 г.
14^ Цельс А.К. (I в. н.э.) – древнеримский учёный, автор большой энциклопедии, от которой сохранился только раздел о медицине.
15^Фивы – город в Египте (II тыс. до н.э.), назывался стовратым.
16^ Аргус (греч. миф.) – стоглазый великан.
17^ Архимед, др. греч учёный.
18^ По греческой легенде – волшебное кольцо, делавшее его обладателя невидимым. Пастух Гиг нашёл это кольцо в пещере и с его помощью завладел престолом Лидии.
19^ Кошелёк с неисчерпаемой казной, принадлежал Фортунату, герою одноименной немецкой народной сказки ХVI в.
20^ По преданию – сосуд с неиссякаемой миррой (ароматической древесной смолой), посланной небом Ремигию (437 – 533 гг), архиепископу Реймскому, при крещении короля Хлодвига.
21^ Царь Лидии (с 560 до н.э.), владевший огромным богатством. Его имя вошло в пословицу – “Богат как Крез”.
22^ Римский император с 218 по 222 гг, отличался развратом и самодурством.
23^ Сарданапал – по персидскому сказанию, последний ассирийский царь (IХ в. до н.э.).
24^ Цопф и Гильмар Кюрас – издатели учебника “Всеобщая история”, пользовавшегося популярностью в ХVIII в.
25^ Апиций Марк Гевий – известный древне-римский гастроном.
26^ Европа, Азия и Африка.
27^ Река Лета – в мифологии река забвения в подземном царстве; из неё души умерших пили воду для забвения земной жизни.
28^ Сиеста – послеобеденный отдых.
29^ Бог плодородия, любовник Венеры.