ЛЕГЕНДЫ О РЮБЕЦАЛЕ
Легенда вторая
Итак, мать-земля искони была прибежищем жертв несчастной любви. Неудачливые горемыки, – дети Адама, обманувшиеся в своих надеждах и желаниях,– прокладывали туда путь с помощью верёвки и кинжала, свинца и яда, через чахотку и сухотку либо каким-нибудь иным мучительным способом. Духи же не нуждаются в подобных ухищрениях. Более того, у них есть то преимущество, что они, утешившись после земных страданий, могут, при желании, снова возвращаться на землю, тогда как для смертных обратный путь в мир закрыт навсегда.
Разгневанный гном покинул землю с твёрдым намерением никогда больше не смотреть на дневной свет. Но благодетельное время постепенно исцелило старые раны и стёрло следы печали. Правда, прежде чем это произошло, минуло девятьсот девяносто девять лет. И вот однажды, когда уныние и скука одолели повелителя подземного царства и он пребывал в дурном настроении, его любимец, придворный шут Кобольд, посоветовал ему совершить увеселительную прогулку в Исполиновы горы. Эта идея понравилась Его Величеству. Не прошло и минуты, как цель далёкого путешествия была достигнута и гном очутился посреди большой лужайки, некогда превращённой им в чудесный парк. Тотчас же он снова придал этому уголку его былое великолепие. Впрочем, новое превращение оставалось скрытым от человеческого глаза, так что проходивший мимо путник не смог бы увидеть здесь ничего, кроме дикой глуши.
Знакомая картина розовым светом озарила счастливую пору его первой любви, напомнив о давнем приключении. Казалось, история с прекрасной Эммой произошла только вчера. Гном представил её образ так живо, будто она была рядом. Но воспоминание о коварстве принцессы с новой силой всколыхнуло в нём чувство негодования, которое он когда-то испытал, пытаясь постигнуть человеческую природу.
– Несчастные земные черви! – вскричал он, озирая с высокой горы колокольни церквей и монастырей в городах и сёлах. – Я вижу, вы по-прежнему своевольничаете внизу, в долине. Сколько раз досаждали вы мне своими кознями, но теперь вам придётся заплатить за всё. Я буду травить и мучить вас, чтобы вы трепетали перед Духом Гор! Едва произнёс он эти слова, как услышал вдали человеческие голоса. Трое молодых парней шли горной тропой, и один из них, самый смелый, беспрестанно кричал:
– Рюбецаль, иди сюда! Эй, Рюбецаль, похититель девушек!
История о любовном приключении горного духа с незапамятных времён добросовестно сохранялась в народных преданиях. Переходя из уст в уста, она, как водится, обрастала новыми вымышленными подробностями. Оказавшись в Исполиновых горах, путники обязательно заводили между собой разговор об этом приключении. Всевозможными небылицами они пугали наиболее робких своих товарищей, вольнодумцы же, остряки и философы, не верившие в являющихся средь бела дня призраков, только посмеивались и, шутки ради, или желая показать свою храбрость, принимались вызывать горного духа, дразня его ненавистным прозвищем. Но никто и никогда не слышал, чтобы миролюбивый гном наказал оскорбителя, ибо в глубинах его подземного царства до него не долетало ни единого слова. Тем более ему неприятно было узнать сейчас, какую скандальную известность приобрёл он у здешних жителей.
Как ураган пронёсся гном над сосновым лесом, намереваясь задушить беднягу, потешавшегося над ним без всякого злого умысла. Но тут ему пришло в голову, что такая откровенная месть вызовет переполох в деревнях, люди станут избегать этих мест, и тогда он не сможет совершать над ними свои проделки. Поэтому хозяин гор позволил парню беспрепятственно продолжить путь. Но про себя решил не оставлять его озорство безнаказанным.
На ближайшей развилке дорог насмешник простился с попутчиками и на этот раз благополучно добрался до города Гиршберга. Однако гном невидимой тенью неотступно следовал за ним.
Проводив путника до постоялого двора, он вернулся в горы и стал обдумывать свою месть. Вдруг на дороге, ведущей в Гиршберг, гном увидел богатого еврея, и ему тут же пришла в голову мысль сделать его орудием возмездия.
Приняв облик оскорбившего его парня, он присоединился к еврею и, дружески беседуя с ним, незаметно свернул с дороги, завёл в чащу леса и там злодейски напал на него: вцепился в бороду, избил, а потом, повалив на землю, связал, заткнул кляпом рот и отнял сумку с деньгами и драгоценностями. Угостив беднягу на прощание крепким пинком, он ушёл, бросив его в кустах, ограбленного и полуживого.
Придя в себя от испуга и убедившись, что он ещё жив, еврей стал громко стонать и звать на помощь. Он боялся умереть от голода в этой ужасной глуши.
Вскоре к нему подошёл почтенный человек, по виду горожанин, и участливо спросил, что с ним. Увидев верёвки на его руках и ногах, он развязал их, дал глоток оказавшейся при нём живительной воды и вывел на дорогу, – одним словом, обошёлся с ним, как милосердный евангельский самаритянин с человеком, подвергшимся нападению разбойников [1]. Словно архангел Рафаил юного Товия [2], горожанин любезно проводил ограбленного еврея до дверей постоялого двора в Гиршберге, дал ему немного денег на пропитание и, попрощавшись, ушёл.
Как же удивился еврей, когда войдя в трактир, увидел грабителя, свободно и непринуждённо сидевшего за кружкой простого вина и весело шутившего с соседями по столу, будто не чувствуя за собой никакой вины. Рядом с парнем лежал его дорожный мешок, куда он, должно быть, спрятал украденную сумку. Не зная, верить ли собственным глазам, поражённый еврей пробрался в угол и стал обдумывать, как вновь завладеть своим добром. Он был уверен, что не ошибся, поэтому незаметно вышел за дверь, отправился к судье и подал ему свой “Привет вору” [3].
Гиршбергская юстиция, так же, впрочем, как и всякая другая, славилась тогда тем, что быстро и решительно утверждала право и справедливость, если при этом было чем поживиться. Во всех других случаях она плелась черепашьим шагом.
Много повидавший еврей был уже знаком с этим обычаем и указал нерешительному судье, долго колебавшемуся, принять его донос, или нет, на ценность пропажи. Ободренный золотой надеждой судья тотчас отдал приказ об аресте грабителя.
Стражники с копьями и палками окружили постоялый двор, схватили ни в чём не повинного парня и привели в ратушу, где уже собрались мудрые отцы города.
–Кто ты и откуда родом? – сурово спросил городской судья, когда ввели подсудимого.
Тот ответил чистосердечно и без всякого страха:
– Я честный человек, портной по профессии. Зовут меня Бенедиктом, родом я из Либенау, а здесь работаю подмастерьем.
– Не ты ли злодейски напал в лесу на этого еврея, жестоко избил его, связал и украл у него сумку?
– Этого еврея я никогда в глаза не видал, не избивал, не связывал и не брал у него сумки. Я честный ремесленник, а не разбойник с большой дороги.
– Чем ты можешь доказать свою честность?
– Цеховым свидетельством и незапятнанной совестью.
– Покажи своё свидетельство.
Бенедикт смело раскрыл мешок, так как хорошо знал, что в нём нет ничего, кроме принадлежащих ему благоприобретённых вещей. Но, что это...? Когда он вытряхивал свои пожитки, что-то зазвенело будто золото.
Стражники проворно разрыли вещи портного и из-под груды хлама достали, к великой радости еврея, похищенную у него тяжёлую сумку. Едва не лишившийся чувств от охватившего его ужаса парень стоял, словно поражённый громом. Бледный, с трясущимися губами и подгибающимися коленями, он не в силах был произнести ни слова. Грозное лицо судьи, его нахмуренный лоб не предвещали ничего хорошего.
– Ну что, злодей! – загремел он. – Ты и теперь осмелишься отпираться?
– Смилуйтесь, господин судья, – вскричал обвиняемый. – Клянусь всеми святыми Неба, я не виновен и не знаю, как сумка еврея попала в мой мешок. Бог тому свидетель!
– Ты уличён. Сумка у тебя в мешке – неопровержимое доказательство твоей вины. Окажи уважение Господу Богу и властям
и добровольно признайся, прежде чем придёт палач и выпытает у тебя правду.
Перепуганный Бенедикт продолжал настаивать на своей невиновности, но он взывал к глухим. Судья был уверен, что перед ним упрямый мошенник, который пытается во что бы то ни стало избежать петли.
Чтобы докопаться до истины, он пригласил страшного мастера Хеммерлинга [4]. Стальными аргументами своего красноречия ему надлежало помочь обвиняемому оказать уважение Богу и властям и, пренебрегая собственной шеей, во всём сознаться.
Бедняга окончательно потерял радостное спокойствие человека, совесть которого чиста, и весь дрожал, в ожидании предстоящих мучений. Когда палач приготовился поднять его на дыбу, Бенедикт понял, – после такого испытания он навсегда лишится возможности взяться за иглу. Чтобы не остаться на всю жизнь калекой, он решил разом покончить со всеми мучениями и сознался в преступлении, которого на самом деле никогда не совершал.
На этом, без лишних формальностей, уголовный процесс завершился. Подсудимый, по единодушному решению судьи и заседателей, был приговорён к повешению, и по заведённому аккуратной юстицией порядку, а также во избежание лишних издержек, приговор надлежало привести в исполнение ранним утром следующего дня.
Публика, привлечённая этим важным процессом, нашла решение мудрого магистрата справедливым, но никто не аплодировал судьям громче, чем “милосердный самаритянин”, пробравшийся в зал суда и неустанно превозносивший любовь к справедливости отцов города Гиршберга. Да, да! Никто не принял такого горячего участия в деле портного, как этот друг людей, а им был никто иной, как сам приятель Рюбецаль, невидимой рукой подложивший сумку еврея в мешок оскорбившего его парня.
На другой день, рано утром, преобразившись в ворона, Рюбецаль поджидал у здания суда печальную процессию, которая должна была сопровождать жертву его мести на виселицу. У него уже разыгрался вороний аппетит. Ему не терпелось выклевать глаза осуждённому как только его казнят, но на этот раз ждал он напрасно.
Благочестивый монах, брат Граурок, имел своё, совсем иное, чем у многих теологов, представление о том, как на лобном месте обращать грешников на путь истинный, и всех преступников, которых готовил к смерти, ревностно старался насытить благоуханием святости. В невежественном Бенедикте он нашёл такого грубого, неотёсанного и беспутного парня, что ему казалось невозможным в тот короткий, оставшийся до исполнения приговора срок выкроить из него святого. Поэтому он попросил суд о трёхдневной отсрочке, которой наконец, не без большого труда и не без помощи угрозы отлучения от церкви, добился от богобоязненного магистрата.
Раздосадованный Рюбецаль вернулся в горы и там стал дожидаться часа, когда он сможет рассчитаться с обидчиком. В один из этих дней, прогуливаясь, как обычно, по лесу, он вдруг увидел под тенистым деревом девушку. Её голова устало поникла на грудь, и она поддерживала её белоснежной ручкой. На девушке было недорогое, но опрятное платье городского покроя.
Время от времени она вытирала катившиеся по щекам слёзы, и тяжкий вздох вырывался из её полной груди. Когда-то гном уже испытал на себе силу женских слёз, и сейчас они так растрогали его, что он впервые решил изменить своему правилу – травить и мучить всех детей Адама, что встретятся в этих горах на его пути. В нём проснулось чувство сострадания и даже ещё какое-то другое, светлое чувство, и ему захотелось утешить красавицу.
Приняв опять вид почтенного горожанина, он подошёл к девушке и ласково спросил:
– О чём ты грустишь, милая девушка, одна здесь, в глуши? Не скрывай от меня своё горе, – может быть, я смогу тебе помочь.
Девушка, глубоко погружённая в печальные мысли, вздрогнула, услышав его голос, и подняла голову. Ах какие тоскующие лазурные глаза взглянули на него! Их нежный мерцающий свет мог бы растопить даже стальное сердце. Две прозрачные слезы блестели в них, как алмазы. И это милое юное лицо выражало невыносимую боль, что придавало ему ещё большую прелесть. Увидев перед собой порядочного человека, девушка открыла пурпурный ротик и произнесла:
– Зачем вам знать о моём горе, добрый господин? Мне ничем уже нельзя помочь. Я несчастная убийца, погубила человека, которого люблю, и хочу искупить вину слезами и скорбью. Пусть моё сердце разорвётся от горя.
– Ты убийца? – изумился почтенный человек. – С таким небесным личиком ты носишь ад в сердце? Невозможно! Хотя, я знаю, люди способны на всякое зло и коварство, и всё же твои слова для меня загадка.
– Я вам объясню, если хотите, – печально ответила девушка.
– Говори.
– Был у меня друг детства – сын одной добродетельной вдовы, нашей соседки. Когда он вырос, то объявил меня своей избранницей. Он был такой милый и добрый, такой честный и правдивый, любил так искренне и нежно, что завладел моим сердцем, и я поклялась ему в вечной любви. Ах, я змея, отравила сердце любимого человека, заставила его забыть наставления честной матери, толкнула на преступление, за которое он поплатится жизнью!
– Ты? – воскликнул гном.
– Да, господин, я его убийца, из-за меня он стал разбойником на большой дороге и ограбил хитрого еврея. Его схватили, приговорили к повешению и... О горе! Завтра он умрёт!
– И в этом виновата ты? – спросил удивлённый Рюбецаль.
– Да, господин, на моей совести его загубленная жизнь.
– Как же всё это случилось?
– Он отправился в горы странствовать, и когда прощался со мной, то, обнимая, сказал: “Любимая, будь мне верна. Как только яблоня зацветёт в третий раз и ласточка в третий раз совьёт себе гнездо, я вернусь из странствия и возьму тебя в жёны”. И я поклялась быть ему верной. Когда яблоня зацвела в третий раз и ласточка в третий раз свила гнездо, Бенедикт вернулся и, напомнив мне о моём обещании, предложил обвенчаться. Но я стала дразнить его, как это часто делают девушки с женихами, и всё говорила: “Не буду я твоей женой. У тебя ведь ни кола ни двора. Раздобудь сначала побольше блестящих монет, тогда и поговорим”. Бедного Бенедикта очень огорчили мои слова. “Ах, Клара, – вздохнул он, и слёзы навернулись у него на глаза, – если у тебя на уме только деньги да вещи, значит ты не такая честная девушка, какой была прежде. Разве ты не согласилась быть моей невестой, когда клялась мне в верности? А что я тогда имел, кроме этих рук, которыми надеялся прокормить тебя? Откуда в тебе столько гордости и тщеславия? Ах, Клара, я всё понимаю, – богатый жених похитил у меня твоё сердце. Так-то ты вознаградила меня, неверная! Три года я жил в тоске и ожидании, считая каждый час до того дня, когда приведу тебя в дом как жену. Быстро и легко надежда и радость несли меня вперёд, пока я странствовал в горах, – теперь же ты пренебрегаешь мною!” Он просил, умолял, но я стояла на своём: “Моё сердце не отвергает тебя, Бенедикт! Я не навсегда отказываю тебе. Но сначала заведи хозяйство, да раздобудь денег, а потом приходи, и я охотно разделю с тобой мою постель”. Так обольщала я бедного Бенедикта. “Хорошо, – недовольно сказал он, – если ты так хочешь, я пойду бродить по свету, буду просить, грабить, убивать и не вернусь раньше, чем заслужу тебя такой гнусной ценой. Будь счастлива, я ухожу, прощай!” Он ушёл от меня рассерженный. Добрый ангел-хранитель оставил его, и он сделал то, чего не должен был делать и к чему его сердце всегда питало отвращение.
Выслушав до конца эту исповедь, почтенный человек покачал головой и, немного помолчав, задумчиво пробормотал:
– Странно.
Потом обратился к девушке:
– Но почему ты оглашаешь безлюдный лес жалобами? Ведь они не помогут ни тебе, ни твоему возлюбленному.
– Дорогой господин, – отвечала она, – я шла в Гиршберг, но горе вдруг так стеснило моё сердце, что я не смогла идти дальше и остановилась под этим деревом.
– Что же ты собираешься делать в Гиршберге?
– Я упаду к ногам судьи и постараюсь слезами умилостивить его. Может быть, господа сжалятся и сохранят невиновному жизнь. Если же мне не удастся спасти милого от позорной смерти, то я с радостью умру вместе с ним.
Дух был так взволнован услышанным, что совсем забыл о мести и решил вернуть безутешной девушке её жениха.
– Осуши слёзы и отгони свою печаль, – участливо сказал он. – Завтра утром, прежде чем взойдёт солнце, твой милый будет на свободе. Как только тебя разбудит первый крик петуха, жди, и если кто-то постучит пальцем в окно, открой дверь, – за ней будет стоять твой Бенедикт. Остерегайся только снова рассердить его своими непомерными требованиями. Знай, он не совершал преступления, в котором его обвиняют, и ты, в таком случае, тоже ни в чём не виновата, ибо даже твоё своенравие не смогло заставить честного Бенедикта совершить злое дело.
Девушка очень удивилась этим словам и пристально посмотрела на незнакомца. Не обнаружив на его лице и тени лукавства или насмешки, она поверила ему. Её печальные глаза посветлели, и она сказала с сомнением и надеждой:
– Дорогой господин, если вы не смеётесь надо мной, и всё будет так, как вы говорите, то, должно быть, вы ясновидец или добрый ангел-хранитель моего любимого.
– Добрый ангел? – пробормотал Рюбецаль смущённо. – Нет, совсем нет, но могу им стать и докажу тебе это. Я житель Гиршберга и присутствовал в Совете, когда судили бедного грешника. Он не виновен, и это очевидно. Не бойся за его жизнь. Я имею влияние в городе и освобожу твоего любимого от оков. Будь спокойна и возвращайся с миром домой.
Девушка послушалась доброго совета и отправилась в обратный путь, хотя страх и надежда ещё боролись в её груди.
Достопочтенному патеру Грауроку было не так-то легко в три дня, оставшиеся до казни, надлежащим образом подготовить преступника и вырвать его грешную душу из ада, для которого, по его мнению, она была предназначена с детства, ибо бедный Бенедикт был невежественным простаком, несравненно больше знающим об игле и ножницах, чем о четках. “Богородицу” он постоянно путал с “Отче наш”, а о “Символе веры” и вовсе ничего не знал. Усердный монах прилагал все силы, чтобы научить парня последней молитве и потратил на это целых два дня. Но всякий раз, когда он заставлял его наизусть повторять слова, бедный грешник, если даже ему и удавалось что-то вспомнить, беспрерывно прерывал себя мыслью о земном и в продолжение всего урока негромко вздыхал: “Ах, Клара!”
Тогда благочестивый монах нашёл полезным постращать заблудшую овцу адом, и это ему вполне удалось. Перепуганный Бенедикт от страха весь покрылся холодным потом и, к священной радости наставника, мысль о Кларе совсем вылетела у него из головы. Предстоящие мучения в аду так напугали его, что он ничего уже не видел перед глазами, кроме козлоногих чертей, которые крюками и мотыгами волокут проклятые души грешников в чудовищную пасть геенны огненной.
Это мучительное состояние духовного воспитанника позволило усердному монаху так глубоко проникнуть в его душу, что он счёл возможным опустить завесу и скрыть за нею отвратительную картину ада. Но тем сильнее он разжигал перед ним огонь чистилища, что, впрочем, было слабым утешением для Бенедикта, который очень боялся огня.
– Сын мой, – говорил пастырь, – грех твой велик, поэтому не страшись пламени чистилища. Хорошо ещё, что жертвой твоего преступления стал не православный христианин, ибо тогда тебя пришлось бы опустить в кипящую смолу по самое горло на тысячу лет. Но ты ограбил всего лишь презренного еврея, поэтому твоя душа, чтобы стать чистой как выжженное серебро будет очищаться только сто лет. Я же буду молить Господа Бога не погружать тебя в раскалённую лаву глубже, чем по пояс.
Бенедикт был невиновен. Он это знал и всё же совсем не рассчитывал на пересмотр дела в загробном мире,– настаивать же на его пересмотре в этом мире удерживал страх перед пыткой. Поэтому он целиком положился на патера Граурока. Бенедикт умолял своего духовного Радамана [5] о милосердии и просил сократить на сколько возможно назначенные ему муки в чистилище. После долгих уговоров строгий духовный наставник согласился наконец с тем, чтобы грешника погрузили в огненную ванну только по колени, но на этом упёрся и, несмотря ни на какие мольбы, не уступил более ни на дюйм.
В последний раз пожелав безутешному осуждённому спокойной ночи, неумолимый душеспаситель грешников покинул тюрьму, едва не столкнувшись у выхода с невидимым Рюбецалем, который был уже здесь. Горный дух стоял в нерешительности, ещё не зная как выполнить своё обещание. Он хотел выпустить на свободу “преступника”, но так, чтобы эта шутка всё же не помешала гиршбергским блюстителям закона привести в исполнение отсроченный приговор, ибо магистрат неусыпной заботой о справедливости снискал его уважение. Неожиданно ему в голову пришла мысль, показавшаяся удачной. Он прокрался вслед за монахом в монастырь, похитил там монашеское одеяние и, воспользовавшись им, в образе брата Граурока снова направился в тюрьму, дверь которой учтиво открыл перед ним надзиратель.
– Забота о спасении твоей души, – обратился Рюбецаль к заключённому, – вновь привела меня сюда, хотя я только что покинул тебя. Скажи, сын мой, что ещё тяготит твоё сердце и совесть, чтобы я мог утешить тебя?
– Достопочтенный Отец, моя совесть спокойна, но чистилище страшит и пугает меня, тисками сжимая сердце.
Приятель Рюбецаль имел очень слабое и смутное представление о догматах церкви, поэтому осторожно спросил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ах, – отвечал Бенедикт, – бродить по колени в огненной лаве – я этого не выдержу!
– Глупец, – возразил Рюбецаль, – так не лезь туда, если она для тебя слишком горяча!
Бенедикт смутился при этих словах. Он удивлённо посмотрел на пастыря, и тот, почувствовав, что сказал что-то неподходящее поспешил переменить тему.
– Ну, об этом поговорим позже, – пробормотал он. – Скажи-ка лучше, думаешь ли ты о Кларе, любишь ли её? Если у тебя есть, что сказать ей перед путешествием в иной мир, доверься мне.
Упоминание имени любимой девушки ещё больше удивило Бенедикта. Память о ней, добросовестно спрятанная глубоко в сердце, стала вновь ощутимой, особенно при мысли о прощальном привете, и он громко зарыдал, не в силах произнести ни слова. Эта душераздирающая сцена вызвала такую жалость у сострадательного пастыря, что он поторопился закончить игру.
– Бедный Бенедикт, – сказал он, – утешься, будь спокоен и мужественен. Ты не умрёшь. Я знаю, ты не виновен, и руки твои не запятнаны злодеянием. Поэтому я пришёл снять эти оковы и освободить тебя из тюрьмы.
Рюбецаль достал из кармана ключ.
– Посмотрим, – проговорил он, – не подойдёт ли этот?
Попытка удалась. Без кандалов, узник стоял прямо и свободно. Добродушный пастырь обменялся с Бенедиктом платьем и сказал:
– Иди спокойно как набожный монах мимо стражников у ворот тюрьмы и по улице. Как только перейдёшь городскую черту, подбери сутану и быстрым шагом иди в горы, нигде не останавливаясь и не отдыхая, пока не придёшь к домику Клары в Либенау. Тихонько постучи в окно, – твоя любимая будет с нетерпением ждать тебя.
“Уж не сон ли это?” – подумал бедняга Бенедикт. Он тёр глаза, щипал руки и ноги и когда убедился, что всё это происходит наяву, упал к ногам освободителя, обнял его колени, собираясь произнести слова благодарности, но так и остался лежать в безмолвии, ибо язык отказался ему повиноваться.
Любезный пастырь наконец вытолкал его из камеры, дав на прощание ковригу хлеба и кусок копчёной колбасы подкрепиться в пути. Едва держась на ослабевших ногах, освобождённый узник переступил порог печальной тюрьмы, всё ещё опасаясь, что его могут узнать, но монашеское одеяние придало ему ореол святости и добродетели, и стражники так и не заметили, кто на самом деле скрывается под ним.
Между тем Клара сидела одна в своей каморке, прислушиваясь к каждому шороху ветра, к каждому звуку шагов прохожих. Иногда ей казалось, что кто-то шевелится за окном, или будто скрипнули петли на воротах. Она испуганно вскакивала и с бьющимся сердцем всматривалась в прорезь ставни, но всё это был обман.
Уже петух на соседнем дворе захлопал крыльями и криком возвестил о наступлении утра; колокола в монастыре прозвонили к ранней обедне, и звук их погребальным звоном отозвался в девичьей душе. В последний раз сторож протрубил в рожок, пробуждая ото сна заспавшихся булочниц и призывая всех к началу нового трудового дня. В лампаде почти не оставалось масла, и её огонь излучал очень слабый свет. Беспокойство девушки росло с каждой минутой, и это мешало ей увидеть доброе предзнаменование – великолепную розу, образовавшуюся на тлеющем фитиле. Клара сидела на кровати, горько плакала и вздыхала:
– Ах Бенедикт, Бенедикт, какой страшный день ожидает нас с тобой!
Она посмотрела в окно. Кроваво-красное небо нависло над Гиршбергом, и чёрные зловещие тучи, как траурный креп, как саван, плыли над горизонтом. Сердце её содрогнулось, и она, полная дурных предчувствий, погрузилась в тяжёлое раздумье. Мёртвая тишина царила вокруг. Вдруг кто-то трижды тихонько постучал в окно. Радостная дрожь пронизала всё тело девушки. Она вскочила и громко вскрикнула, услышав тихий голос, прошептавший в прорезь ставни:
– Дорогая, ты не спишь?
Вмиг она бросилась к двери.
– Ах, Бенедикт, ты ли это, или твоя тень?
Но, увидев брата Граурока, охваченная ужасом Клара упала навзничь и потеряла сознание.
Тогда рука верного Бенедикта нежно обняла девушку, и поцелуй любви, – надёжное средство от всех истерик и обмороков, – привёл её в чувство.
Когда прошли первые мгновения безмолвного удивления и излияния сердечных чувств, Бенедикт рассказал невесте о своём чудесном спасении из ужасной тюрьмы. От изнеможения и жажды язык у него прилипал к нёбу. Напившись воды, которую принесла ему Клара, он почувствовал сильный голод. Однако в доме не нашлось ничего, кроме самой обычной пищи влюблённых – хлеба и соли. Это не помешало им обоим тут же поклясться друг другу, что они всю жизнь готовы довольствоваться такой скромной едой, лишь бы всегда быть вместе.
Тут Бенедикт вспомнил о копчёной колбасе и очень удивился, обнаружив, что она заметно прибавила в весе и стала тяжёлой, как железная подкова. Бенедикт разломил её и... Что за чудо? На стол посыпались золотые монеты. Увидев их, Клара сильно испугалась. Она подумала, что эти деньги – позорная добыча, и что её возлюбленный не так уж невиновен в ограблении еврея, как уверял встретившийся ей в горах почтенный человек. Но честный парень торжественно поклялся в своей невиновности, а обнаруженное сокровище было, по его словам, ни чем иным, как свадебным подарком благочестивого монаха.
Итак, все сомнения рассеялись. С глубоким чувством признательности к великодушному благодетелю любящая пара покинула родной город и переехала в Прагу, где мастер Бенедикт долгие годы жил в почёте и довольстве с женой Кларой и многочисленным потомством, которым щедро был награждён их брак. Страх перед виселицей так глубоко укоренился в душе портного, что он никогда не обманывал заказчиков и, вопреки нравам и обычаям товарищей по ремеслу, ни разу не утаил от них ни одного обрезка ткани.
В тот ранний утренний час, когда Клара с робкой надеждой и затаённой радостью услышала, как палец любимого постучал в окно, другой палец постучал в дверь тюрьмы Гиршберга. То был брат Граурок, который в благочестивом рвении едва дождался наступления утра, чтобы закончить обращение бедного грешника и передать его, наполовину уже святого, в руки висельника-палача. Из уважения к юстиции, Рюбецаль, взяв на себя роль преступника, решил играть её до конца. Он, казалось, спокойно приготовился к смерти. Набожный монах был рад этому и принял стойкость осуждённого за благословенный плод своих трудов по спасению его души. Он не преминул поддержать грешника духовным наставлением и заключил своё нравоучение такими утешительными словами:
– Сколько людей будет следовать за тобой к месту казни, столько ангелов готовы принять твою душу и проводить её в прекрасный рай.
С этими словами брат Граурок снял с узника оковы и собрался было исповедать его и отпустить грехи, как вдруг ему пришло в голову ещё раз повторить вчерашний урок, чтобы бедный грешник под виселицей, в окружении толпы зрителей, в назидание им свободно и без запинки мог прочитать “Символ веры”. Как же испугался монах, когда убедился, что бестолковый узник за ночь забыл все молитвы. Благочестивый пастырь не сомневался, что это шутки сатаны, который хочет вырвать у Неба с таким трудом отвоёванную душу. Но как ни старался он заклинаниями изгнать дьявола, тот так и не позволил вбить в голову заключённого слова “Символа веры”.
Время истекало, и педантичный суд счёл необходимым казнить осуждённого в назначенный час, совсем не беспокоясь о состоянии души своей жертвы. Рюбецаля вывели из тюрьмы как закоренелого преступника, и он охотно подчинился всем формальностям, связанным со смертной казнью. Когда его столкнули с лестницы, он с удовольствием начал барахтаться в петле и забавлялся этим так неистово, что палачу стало жутко, а по толпе пронёсся ропот. Послышались голоса, призывающие забросать палача камнями, за то что он так мучает бедного грешника. Чтобы не доставлять никому лишних неприятностей, Рюбецаль вытянулся в струнку и затих, притворившись мёртвым. Но когда народ разошёлся и около здания суда осталось лишь несколько зевак, которые, прогуливаясь вблизи виселицы, из нескромного любопытства пожелали подойти поближе и поглазеть на труп, шутник в петле снова затеял свою игру и напугал их страшными гримасами. К вечеру по городу прошёл слух, что висельник никак не может успокоиться и всё ещё танцует в петле перед зданием уголовного суда. Это побудило сенат поручить нескольким депутатам ранним утром хорошенько во всём разобраться, но когда те подошли к месту казни, то на виселице в петле ничего не обнаружили, кроме пучка соломы, покрытого старыми тряпками, наподобие огородного пугала. Гиршбергские господа очень удивились. Они велели незаметно снять с виселицы соломенное пугало и пустить слух, будто ночью сильный ветер сорвал труп портного с петли и унёс в неизвестном направлении.
______________________________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1^ Самаритянин помог избитому и ограбленному человеку, мимо которого до него прошли двое прохожих и не помогли ему.
2^ Архангел Рафаил в образе юноши сопровождал Товия в Раги Мидийские к его родственникам и оказал много милостей его семейству (библ.)
3^ Так в давние времена в судах называли официальное заявление о краже.
4^ Мастер Хеммерлинг – палач.
5^ Радаман – в греч. миф. сын Зевса и Европы, был одним из трёх судей в загробном мире.