<<< на главную

ЛЕГЕНДЫ О РЮБЕЦАЛЕ

Легенда пятая

С тех пор как гном так щедро наградил мать Ильзу, он долгое время не давал о себе знать, хотя в народе и рассказывали о нём разные чудесные истории, какие только может создать фантазия женщин на посиделках в долгие зимние вечера, – истории занятные и длинные, как нить кудели, бегущая из-под их прялок. Но чаще всего это были пустые басни, придуманные, чтобы скоротать время. Как в нашем мире одному умному противостоит сотня глупцов и безумцев, одному безбожнику – сотня религиозных фанатиков, одному созидателю – сотня пустых мечтателей, так и в Исполиновых горах, – на одну подлинную историю о Рюбецале приходится сотня вымышленных.

Графиня Цецилия, современница и ученица Вольтера, была последней, кому уже в наши дни довелось встретиться с гномом перед его отбытием в подземный мир. Эта дама, страдавшая подагрой и всеми другими благородными недугами, которым галльская кухня и праздный образ жизни отдают на расправу изнеженных тевтонских женщин, совершала путешествие в Карлсбад с двумя цветущими, пышущими здоровьем дочерьми. Мать нуждалась в курортном лечении, а девушки в курортном обществе, балах, серенадах и других развлечениях, поэтому они ехали, не останавливаясь на отдых ни днём, ни ночью.

Случилось так, что заходящее солнце застало их как раз в Исполиновых горах. Был прекрасный летний вечер. Ни ветерка, ни шелеста листвы на деревьях. Золотой серп луны на ночном небе, усыпанном сверкающими звёздами, молочно-белым светом смягчал тени высоких сосен тёмного леса, а блуждающие огоньки бесчисленных светлячков в кустах мерцали, будто естественная иллюминация.

Впрочем, путешественницы почти не ощущали красот природы. Маменька, убаюканная мерным покачиванием экипажа, не спеша продвигавшегося вверх по горной дороге, впала в лёгкий полусон, а дочери и камеристка прикорнули, каждая в своём углу, и тоже дремали. Только бдительный слуга Иоганн, сидя на козлах рядом с кучером, не смыкал глаз. Все истории о Рюбецале, которые он так любил слушать, здесь, во владениях горного духа, снова пришли ему на память, но теперь-то у него как раз и не было никакого желания о них вспоминать. О, как хотелось ему оказаться сейчас в тихом Бреславле, куда призраку не так-то легко добраться. Он робко озирался по сторонам, успевая за минуту, а может и ещё быстрее, окинуть взглядом все тридцать два направления розы ветров, и если замечал что-нибудь подозрительное, озноб пробегал у него по спине и волосы становились дыбом. Иногда он высказывал свои опасения кучеру Випрехту и старательно выведывал у него, всё ли благополучно здесь в горах. И хотя тот ручался за это головой и нерушимой кучерской клятвой, страх не отпускал Иоганна.

После продолжительной паузы, последовавшей за одной из таких бесед, кучер вдруг остановил лошадей, пробормотал что-то себе под нос и снова тронул их. Потом опять остановил и опять тронул. И так несколько раз. Задремавший было Иоганн, почувствовав недоброе, робко приподнял веки и с ужасом увидел вдали, на расстоянии броска камнем, движущуюся навстречу экипажу чёрную как смоль фигуру выше среднего человеческого роста, в плаще с белым испанским воротником вокруг шеи, и, что было удивительнее всего, над чёрным плащом не было головы. Когда останавливалась карета, останавливался и человек в плаще, но стоило Випрехту тронуть лошадей, как Чёрный Плащ тоже начинал двигаться навстречу.

– Эй, видишь ли ты там что-нибудь? – крикнул, наклонясь к кучеру, робкий простак, у которого от ужаса волосы зашевелились под шапкой.

– Ещё бы, конечно вижу, – ответил тот, совсем присмирев. – Ты только молчи. Нам бы с пути не сбиться.

Обливаясь холодным потом, Иоганн вооружился всеми заступническими молитвами, какие только знал, включая “Благослови”. Как человек, который из страха перед грозой, едва завидев ночью сверкнувшую молнию или услыхав вдалеке первые раскаты грома, поднимает на ноги весь дом, чувствуя себя увереннее среди людей, так и упавший духом слуга из тех же побуждений поспешно постучал в окно кареты, надеясь найти у дремлющих господ утешение и защиту. Разбуженная графиня, недовольная, что нарушили её приятную дремоту, спросила:

– Что случилось?

– Ваша милость, взгляните-ка, там идёт человек без головы!

– Ах ты болван, – ответила графиня, – что за чепуха мерещится твоей мужицкой башке? А если это и так, – шутливо добавила она, – то человек без головы не такая уж большая редкость. Сколько их в Бреславле, да и в других местах!

Однако барышням шутки почтенной маменьки на этот раз не понравились. Их сердца сжимались от страха. Они робко прижались к матери и, дрожа, запричитали:

– Ах, это Рюбецаль, это горный дух!

У графини было совсем иное представление о мире духов, чем у дочерей. Она не признавала никаких духов, кроме духа красоты и здоровья. Поэтому мать отругала девушек за их мещанские предрассудки, уверяя, что все истории с призраками и приведениями – плоды больного воображения. Все явления, приписываемые деятельности духов вообще и каждого из них в отдельности, мудрая женщина объясняла естественными причинами.

Речь графини была в самом разгаре, когда Чёрный Плащ, на мгновение исчезнувший из поля зрения наблюдателей, опять вышел из-за кустов на дорогу. И тогда все увидели, что Иоганн ошибся. У Чёрного Плаща, конечно же, была голова, но... не на плечах, – он держал её в руках, словно комнатную собачку. Это страшное зрелище на расстоянии трёх шагов от экипажа привело в смятение всех, как снаружи, так и внутри кареты. Прелестные девушки и горничная, не имевшая обыкновения вступать в разговор, когда открывали рот её юные госпожи, на этот раз одновременно вскрикнули и, подобно страусу, который прячет в песок голову, если не может убежать от охотников, задёрнули шёлковые занавески на окнах, чтобы ничего не видеть. Маменька в безмолвном ужасе всплеснула руками, и этот нефилософский жест позволил предположить, что она, кажется, готова отказаться от самоуверенного отрицания призраков.

Иоганн, похоже, больше других привлекший внимание ужасного Чёрного Плаща, от страха поднял крик, каким обычно встречают приведения:

– Боже и все святые угодники...!

Но прежде чем он закончил излагать свою мысль, чудовище швырнуло ему в лоб отрубленную голову, и бедняга кувырком скатился с козел. В следующее мгновение от крепкого удара дубиной растянулся на земле и кучер, а призрак глухим голосом изверг из пустой груди:

– Это тебе от Рюбецаля – хозяина гор, за то что ты нарушил границы его владений. С этой минуты всё – упряжку и карету, со всем её содержимым, я забираю себе!

Призрак вскочил на одну из лошадей и, сломя голову, погнал их в горы так, что конский храп и грохот колёс заглушали крики испуганных женщин.

Внезапно общество пополнилось ещё одним человеком. С Чёрным Плащом поравнялся всадник, который, казалось, совсем не замечал, что у призрака не достаёт головы. Он невозмутимо скакал перед каретой, будто только его здесь и не хватало. Чёрному Плащу, видно, не очень понравилось такое соседство. Он менял направление, и всадник делал то же самое.

Как ни старался призрак, ему никак не удавалось отделаться от назойливого попутчика, будто привязанного к карете. Когда же он заметил, что у белого коня под всадником не хватает одной ноги, ему стало не по себе. Он понял, что с ролью Рюбецаля придётся кончать, ибо в игру, кажется, вмешался настоящий Рюбецаль.

Проскакав ещё немного, всадник приблизился вплотную к призраку и задушевно спросил:

– Земляк без головы, куда путь держишь?

– Туда, куда нос ведёт, – ответил призрак с трусливой дерзостью.

– Хорошо, – сказал всадник. – А ну-ка покажи, парень, где у тебя нос!

С этими словами он взял лошадей под уздцы, схватил седока поперёк туловища и с такой силой бросил о землю, что у того затрещали кости, ибо призрак, как оказалось, имел кости и мясо. В следующее мгновение с него было сдёрнуто табарро, под которым обнаружилась курчавая голова на вполне нормальном туловище обыкновенного человека.

Уличённый плут, опасаясь тяжёлой руки гнома, – а он уже не сомневался, что всадник никто иной, как сам любезный Рюбецаль, которого он вздумал изображать, – сдался на милость победителя, умоляя только об одном – оставить ему жизнь.

– Грозный Хозяин Гор, – в отчаянии воскликнул он, – будьте сострадательны к несчастному, кого с юных лет судьба награждала одними пинками, кто никогда не мог стать тем, кем хотел, кого силой сталкивали с праведного пути и кому, после того как его существование среди людей стало невозможным, не удалось стать даже призраком.

Эти слова были сказаны вовремя. Гном рассердился на своего двойника не меньше, чем покойный король Филипп на Лже-Себастиана ^[1], или царь Борис на монаха Гришку, выдававшего себя за царевича Дмитрия. И если бы он не заинтересовался судьбой этого искателя приключений, то быть бы парню строго наказанным по всем канонам хвалёного гиршбергскогою правосудия, и не миновать бы тогда ему виселицы.

– Садись-ка, малый на козлы и делай всё, что я тебе прикажу, – сказал дух.

Первым делом, он привёл в порядок своего трёхногого “Россинанта”, сделав ему из его же ребра четвёртую ногу. Потом подошёл к карете, открыл дверцу и собрался было любезно поприветствовать путешественниц, но в экипаже было тихо, как в могиле. Ужас так потряс дам, что жизнь, казалось, покинула их телесную оболочку, перебравшись в тайники сердец, откуда робко давала о себе знать чуть уловимым биением пульса. Всё, что внутри кареты могло жить и дышать, от благородной госпожи и до горничной, погрузилось в глубокий обморок.

Всадник знал, как надо поступать в таких случаях. Он зачерпнул в шляпу воды из протекавшего мимо горного ручейка, побрызгал ею на лица дам, дал им понюхать флакончик с ароматической эссенцией, потёр виски уксусом и так постепенно привёл их в чувство. Одна за другой они открыли глаза и увидели перед собой стройного мужчину, во внешности которого не было ничего подозрительного. Своей любезностью он сразу же завоевал их доверие.

– Мне очень жаль, сударыни, – обратился он к дамам, – что вы в моих владениях подверглись оскорблениям со стороны негодяя, без сомнения, намеревавшегося ограбить вас. Но теперь вы в безопасности. Я полковник Ризенталь. Разрешите проводить вас в мой дом, неподалёку отсюда.

Приглашение было очень кстати, и графиня охотно его приняла. Сидевшему на козлах курчавому парню приказано было ехать дальше, чему он безропотно повиновался. Оставив на время дам, чтобы дать им возможность прийти в себя от пережитого страха, кавалер снова присоединился к вознице, заставляя его сворачивать то вправо, то влево. Парень, между прочим, заметил, как всадник то и дело подзывал к себе то одну, то другую из пролетавших мимо летучих мышей и давал им какие-то тайные приказания.

По прошествии часа вдали блеснул огонёк, потом два и наконец четыре. Вслед за тем к карете галопом подскакали четыре егеря с горящими факелами в руках. Судя по их словам, они разыскивали своего господина и сейчас рады видеть его целым и невредимым.

К графине, почувствовавшей себя вне опасности, вернулась её уравновешенность, и она вспомнила о честном Иоганне. Обеспокоенная его судьбой, она поделилась тревогой с их покровителем, который тотчас же послал двух егерей отыскать обоих товарищей по несчастью и оказать им необходимую помощь.

Наконец, карета въехала через мрачные ворота в просторный двор и остановилась перед сверкающим огнями прекрасным дворцом. Полковник предложил графине руку и проводил её в великолепные покои дома, где уже собралось много гостей.

Девицы были смущены, от того что не успели переодеться и попали в такое изысканное общество в дорожных платьях.

После первых проявлений учтивости, гости сгруппировались в кружки: кто занялся игрой в карты, кто беседой. Приключение графини обсуждалось долго и, как водится в подобных случаях, когда рассказ о перенесённой опасности преподносится как маленькая героическая драма, маменька охотно приписала бы себе роль героини, если бы можно было умолчать о флакончике с ароматической эссенцией в руках так вовремя пришедшего на помощь сострадательного рыцаря.

Между тем любезный хозяин ввёл нового гостя. Им оказался врач. С многозначительной миной он обследовал состояние здоровья графини и её дочерей, проверил пульс и обнаружил у всех троих опасные симптомы. И хотя графиня после всего случившегося чувствовала себя ничуть не хуже, чем прежде, грозившая жизни опасность встревожила её, ибо собственное дряблое тело было ей так же дорого, как любимое платье, от которого не легко отказаться, даже если оно уже изношено. По предписанию врача она проглотила большую дозу жаропонижающих порошков и капель. Примеру заботливой маменьки волей-неволей пришлось последовать и её абсолютно здоровым дочерям.

Чем уступчивее пациент, тем больше требований предъявляет ему врач. Кровожадный Теофраст ^[2] уже настаивал на кровопускании и, за отсутствием помощника, сам взялся накладывать жгут. Графиня с готовностью согласилась на знаменитое средство от всех возможных последствий испуга. Она не стала бы возражать, если в интересах её здоровья врач дошёл бы и до клизмы. К счастью, ему не пришло в голову прописать её, иначе бы он поверг в отчаяние стыдливых девушек. Увещевания врача и авторитет матери лишь с трудом заставили их преодолеть страх перед стальным лезвием ланцета и опустить ноги в воду. Мутная лимфа матери и ярко-пурпуровый бальзам здоровья дочерей тотчас заструились в серебряный таз. Наконец, пришла очередь горничной. И хотя она уверяла, будто очень боится крови, и что малейшая ранка, даже от укола швейной иглы, вызывает у неё головокружение и обморок, неумолимый врач безжалостно обнажил ногу миловидной девушки и пустил ей кровь так же искусно, как и её госпожам.

Едва закончилась последняя хирургическая операция, как всё общество направилось в столовую, где был уже приготовлен королевский обед. Полки у стен просторного зала до самых карнизов сводчатого потолка были уставлены серебряной посудой; сверкали золотые и позолоченные бокалы, исполинские заздравные кубки и чаши чеканной работы, а из соседних комнат доносились звуки чудесных симфоний, словно приглашая гостей отведать лакомые блюда и тонкие вина.

Когда со стола убрали остатки обеда, повар подал на десерт причудливый торт, изображавший горы и скалы, отлитые из разноцветного сахара и гуммитраганта. Затейливая кондитерская штука, изготовленная скорее для глаз и нёба, чем для ума, воспроизводила в крошечных фигурках злоключения незадачливых путешественниц. Графиня не могла надивиться на всё это и, терзаемая любопытством, спросила у сидевшего рядом соседа с повязанной через плечо лентой, – богемского графа, как тот отрекомендовался, – что за торжественное событие празднуется сегодня в этом доме. В ответ она услышала, что ничего особенного не происходит и что это всего лишь дружеская встреча случайно собравшихся здесь хороших знакомых.

Графиня очень удивилась. О богатом гостеприимном полковнике Ризентале ей никогда не приходилось слышать ни в Бреславле, ни за его пределами, и сколько ни пробегала она мысленно генеалогические таблицы, в большом запасе хранившиеся у неё в памяти, никак не могла найти в них этого имени. Тогда любопытная дама решила всё разузнать у самого хозяина дома, но тот ловко уклонялся от её вопросов. Он умышленно обрывал генеалогические нити и переводил беседу в возвышенные сферы царства духов, что вполне отвечало вкусам публики, ибо в обществе, настроенном на таинственные истории о потусторонних силах, редкий праздничный вечер обходится без рассказов о духовидцах. При этом всегда хватает и рассказчиков и внимательных слушателей.

Один тучный каноник рассказал много чудесных историй о Рюбецале. Некоторые верили им, другие нет. Графиня, всегда чувствовавшая себя в родной стихии, когда ей доводилось в нравоучительном тоне высказываться против предрассудков, на этот раз возглавила философскую партию и своим вольнодумством загнала в тупик защитника Рюбецаля – парализованного финансового советника, у которого не двигался ни один сустав, кроме языка.

– Моя собственная история, – сказала графиня в заключение, – является очевидным доказательством, что все рассказы о пресловутом горном духе – пустые бредни. Если бы он действительно обитал здесь в горах и обладал благородством, каким его наделяют сказочники и праздные умы, то не позволил бы негодяю так бесчинствовать под своим именем. Но дух, – эта жалкая небылица, не мог спасти собственную честь, и только вмешательство благородного господина Ризенталя не позволило дерзкому разбойнику беспрепятственно издеваться над нами.

Хозяин дома, до этого не принимавший участия в философских спорах, вмешался в разговор.

– Вы совершенно опустошили мир духов, уважаемая графиня, – сказал он. – От ваших нравоучений весь мир фантазии рассеялся у нас на глазах, как лёгкий туман. Вы привели убедительный довод, из которого следует, что давний обитатель этих мест не более чем химера, и заставили умолкнуть его защитника, нашего финансового советника. Однако позвольте мне привести несколько возражений. Что если в вашем освобождении из рук скрытого под чужой маской разбойника участвовал сказочный горный дух? Что если приятелю- соседу было угодно принять мой образ, чтобы под этой заслуживающей доверия личиной привезти вас сюда в безопасное место, и что если я, как хозяин дома, ни на мгновение не оставлял это общество? Что если вы были введены в этот дом незнакомцем, которого сейчас нет среди нас? Как видите, возможно, сосед-горный дух спас свою честь, и тогда он не такая уж небылица, как вы говорите.

Эти слова привели графиню в замешательство, а её прелестные дочки от удивления выронили вилки из рук и уставились на хозяина, словно хотели прочесть в его глазах, шутит он, или говорит серьёзно. Но дальнейшее выяснение истины было прервано появлением слуги и кучера. Последний испытал великую радость, найдя в конюшне своих четырёх коней, а первый почувствовал то же самое, когда, войдя в столовую, увидел находящихся в полном здравии госпожу и её двух дочерей.

Иоганн торжественно внёс вещественное доказательство – страшную, уродливую голову Чёрного Плаща. Ту самую, что как бомба опрокинула его на землю. Голову передали врачу, чтобы он по результатам вскрытия дал своё заключение. Однако и без помощи хирургического ножа тот сразу же признал в ней выдолбленную тыкву, наполненную песком и камнями. Приклеенный деревянный нос и длинная льняная борода превратили её в причудливую человеческую голову.

Встав из-за стола, гости разошлись, так как уже брезжил рассвет. Дам ожидали великолепные шёлковые постели. Они улеглись на мягких пуховиках и заснули так быстро, что фантазия не успела нарисовать им страшные картины из рассказов о призраках и навеять дурные сны.

Давно уж наступил день, когда маменька, проснувшись, позвонила горничной и разбудила девушек, собравшихся было перевернуться на другой бок и ещё немного поспать.

Гостеприимный полковник Ризенталь предложил дамам погостить у него ещё денёк, но графиня так жаждала поскорее испытать на себе целительную силу источников, что не согласилась ни на какие уговоры, в то время как девицы были бы рады остаться на балу, который хозяин обещал дать в их честь.

После завтрака дамы собрались уезжать. Тронутые любезным приёмом, который оказал им господин Ризенталь, учтиво проводивший их до границы своих владений, они простились с ним и пообещали заехать на обратном пути.

Как только гном вернулся во дворец, к нему привели на допрос курчавого парня, который в ожидании своей судьбы провёл беспокойную ночь в подземелье.

– Несчастный земной червь! – воскликнул гном. – Почему я ещё не растоптал тебя за обман и насмешки надо мной в моих же владениях?! Эта дерзость не пройдёт тебе даром, ты заплатишь за неё головой!

– Великодушный Хозяин Исполиновых гор, – отвечал хитрый парень, – может быть ваше право на эту землю и законно, – я и не оспариваю его у вас, – но тогда скажите, где те законы, которые я преступил, и тогда судите меня.

Складная речь и дерзкая уловка провинившегося заставили гнома умерить гнев.

– Мои законы природа написала в твоём сердце, но, чтобы ты не мог сказать, будто я осудил тебя, не расследовав дело, говори без утайки, кто ты и почему выдавал себя за призрака здесь, в моих горах.

То, что гном пожелал его выслушать, вселило в арестанта надежду. “Быть может, – подумал он, – узнав о моих злоключениях, дух простит меня или, по крайней мере, уменьшит наказание”.

– Когда-то, – начал он, – звали меня Бедным Кунцем, и жил я в Лоубане, входившем в союз шести городов. Честный кошельщик, я получал за работу жалкие гроши, ибо ничто так не мешает хорошему заработку, как честность. Мои кошельки имели неплохой сбыт. Ходила молва, будто в них всегда водятся деньги, потому что у меня, как седьмого сына в семье отца, счастливая рука. Сам я, правда, мог бы оспорить это утверждение: мой собственный кошелёк был всегда пуст, как добросовестный желудок в постный день. Если у моих покупателей и сохранялись деньги в кошельках, то дело тут, по-моему, не в счастливой руке мастера и даже не в качестве работы, а в материале, из которого они были сделаны. А делал я их только из кожи. Вам, господин Рюбецаль, не мешало бы знать, что кожаный кошелёк всегда лучше держит деньги, чем плетёный, дырявый, сделанный из шёлковых нитей. Тот, кто пользуется кожаным кошельком, не легкомысленный мот, а человек бережливый, знающий цену деньгам, в то время как кошелёк из шёлковых и золотых ниток бывает обычно у богатых кутил, и нет ничего удивительного в том, что деньги из такого кошелька исчезают, как вино из дырявой бочки, – сколько их туда ни клади, там всегда будет пусто.

Мой отец учил своих семерых сыновей золотому правилу. “Дети, – говорил он, – что бы вы ни делали, делайте основательно!” И я неутомимо делал свои кошельки, не зарабатывая даже на пропитание. Началась война, а с нею и дороговизна. Деньги обесценились. Мои товарищи рассуждали так: “Какие деньги, таков и товар”. Но я думал: “Прежде всего будь честным” и делал хороший товар за плохие деньги. Так доработался я до нищенской сумы. Меня бросили в долговую тюрьму и исключили из цеха, а когда кредиторы отказались меня кормить, выгнали из города.

Однажды, когда я, нищий, бродяжничал на чужбине, мне повстречался один из моих бывших покупателей. Он важно ехал на статном жеребце и, увидев меня, стал насмехаться:

“Ты, я вижу, никчёмный работник, раз превратился в такого оборванца. Какой же ты мастер, если не знаешь толк в своём деле – очищаешь кишки и не набиваешь их, делаешь горшки, а не умеешь варить, шьёшь прекрасные кошельки и сидишь без денег”.

“Послушай, приятель, – отвечал я насмешнику, – ты плохой стрелок; твои стрелы не попадают в цель. В мире немало вещей связано между собой, однако они могут и не быть вместе. Бывают же конюшни без лошадей, амбары без зерна, шкафы без хлеба или погреба без вина. Даже в пословице говорится: “Кому деньги, а кому кошелёк”.

“Но ведь лучше иметь и то и другое, – возразил он. – Поступай ко мне в ученики, и я сделаю из тебя настоящего мастера. Ты умеешь делать кошельки, а я деньги. Выгоднее, если оба родственных ремесла будут дополнять друг друга ради одного общего дела”.

“Если вы цеховой мастер на каком-нибудь монетном дворе, – сказал я – то тогда, пожалуй, мы могли бы и поладить, но если вы чеканите монеты для себя, то я отказываюсь, ибо это опасная работа, и за неё грозит виселица”.

“Кто не рискует, – отвечал он, – тот не выигрывает, кто сидит у миски и не черпает из неё, тот терпит голод. Конец у всех один, так не всё ли тебе равно, будешь ты болтаться на виселице или подохнешь с голоду”.

“Разница только в том, – напомнил я ему, – умрёшь ли ты честным человеком, или преступником”.

“Что за предрассудок! – возразил он. – Подумаешь, преступление – нарезать кружочков из металла. Ты посмотри, сколько их наделал еврей Ефраим ^[3], и все они ничем не отличаются от моих – того же веса и той же пробы. Что справедливо для одного, то справедливо и для другого”.

Одним словом, этот человек умел уговаривать и добился-таки моего согласия. Я овладел новой профессией и, памятуя наставление отца, относился к своему делу добросовестно. Оказалось, ремесло чеканщика монет кормит лучше, чем ремесло кошельщика. Наше дело успешно продвигалось вперёд, но в самый его разгар кое у кого пробудилась профессиональная зависть. Еврей Ефраим начал преследовать своих псевдоколлег, и нас скоро накрыли. Та маленькая деталь, что мы не были цеховыми, как мастер Ефраим, привела нас, согласно приговору суда, к пожизненному тюремному заключению.

За решёткой, как и полагается искупающим вину грешникам, я провёл несколько лет, пока добрый ангел, пролетавший тогда над страной, освобождая из тюрем всех здоровых заключённых, не раскрыл передо мной двери. Это был офицер-вербовщик. Он предложил мне более благородное занятие, чем возить тачку для короля, – сражаться за него и завербовал меня как волонтёра в королевское войско. Я был рад такой перемене. Мне захотелось стать настоящим солдатом. Я старался отличиться в любом деле: был первым в наступлении; если же мы отступали, то всегда ловко ускользал от врага, и ему никогда не удавалось меня настичь. Удача улыбалась мне. Я уже командовал отрядом всадников и надеялся в недалёком будущем подняться ещё выше, но как-то раз меня послали на заготовку фуража, и я, следуя полученному приказу, добросовестно очистил не только склады и сараи, но и сундуки и лари в частных домах и церквах. К несчастью, то была дружественная местность. Поднялся шум. Обозлённое население назвало экспедицию грабительской, и меня за мародёрство отдали под суд, после чего разжаловали, прогнали сквозь строй в пятьсот человек и исключили из почётного сословия, где я надеялся сделать карьеру.

Мне ничего не оставалось, как вернуться к моему первому ремеслу. Но у меня не было ни денег, чтобы купить кожи, ни желания работать. В прошлом я за бесценок отдавал свои изделия и теперь полагал, что имею на них полное право. Хотя от долгого употребления кошельки, должно быть, сильно потрепались, всё же с их помощью я рассчитывал хоть как-то поправить своё бедственное положение. Я начал исследовать чужие карманы и каждый обнаруженный кошелёк считал своим. Тотчас же я устраивал на него охоту и, если мне удавалось овладеть им, присуждал его себе как заслуженный приз. При этом, к моей радости, ко мне возвращалась добрая часть монет моего собственного изготовления, которые, хотя и были фальшивыми, ходили наравне с настоящими.

Дела мои шли хорошо. Я посещал базары и ярмарки, прикинувшись то покупателем, то торговцем или евреем, и приобрёл большую ловкость в новом ремесле. Моя рука была искусна и проворна. Она работала без промаха и хорошо кормила меня. Мне нравился такой образ жизни, и я решил остановиться на нём. Однако злой рок никогда не позволял мне быть тем, кем я хотел.

Как-то на ярмарке в Лигнице я взял на прицел кошелёк одного богатого арендатора, набитый золотом, как брюхо его владельца салом. Но кошелёк оказался слишком тяжёлым, и искусный приём, который обычно так легко выполняла моя рука, на этот раз не удался. Меня поймали на месте преступления и под негодующие жалобы арендатора доставили в суд как вора, хотя я и не заслужил такого оскорбительного обвинения. Чтобы я хоть раз срезал у кого-нибудь кошелёк по своей воле... Никогда! Все они сами так и просились ко мне в руки, словно хотели вернуться к старому хозяину. Подобные отговорки нисколько не помогли, и на меня надели колодки. По приговору суда, я должен был подвергнуться порке и лишиться куска хлеба, который давало мне моё новое ремесло. Но, воспользовавшись случаем, я сумел тайком выбраться из тюрьмы и избежать тягостной церемонии исполнения приговора.

Чтобы не умереть с голоду, нужно было придумать какое-нибудь занятие. Я попробовал было нищенствовать, но не удачно. Полиция в Глосглогау вздумала заставить меня, против моей воли, выполнять работу, которая была мне противна. С трудом мне удалось ускользнуть от цепких лап присваивающей себе право опекать весь мир юстиции, ибо издавна моим правилом было не иметь с ней никаких дел. Я старался обходить стороной города и как кочующий странник бродил по деревням.

Случилось так, что я оказался в деревушке, через которую как раз в это время проезжала графиня. Что-то сломалось у её кареты и, пока устранялась неисправность, люди, движимые праздным любопытством, подходили поглазеть на чужих господ. Подошёл и я. Мне удалось завязать знакомство со слугой, и тот в простоте душевной признался, что очень боится вас, господин Рюбецаль, так как из-за задержки в пути им придётся ехать через горы ночью. Это навело меня на мысль воспользоваться робостью путешественников и попытать счастья, прикинувшись призраком. Я прокрался в дом моего покровителя и наставника, – деревенского пономаря, и, пока он отсутствовал, украл у него чёрную мантию. Там же мне попалась на глаза и тыква, украшавшая платяной шкаф. Прихватив всё это и вооружившись дубиной, я отправился в лес, где надел на себя свой маскарадный костюм. Что было дальше, вам хорошо известно, и не вмешайтесь вы, мастерски задуманная шутка, без сомнения, была бы доведена до конца.

Отделавшись от обоих трусливых парней, я погнал карету в глубь леса, где, не причиняя дамам ни малейшего вреда, собирался открыть маленькую толкучку и предложить им обменять их наличные деньги и драгоценности на мою чёрную мантию, после чего пожелать путешественницам счастливого пути и учтивейшим образом откланяться.

Сказать по правде, я меньше всего опасался, что вы, господин Рюбецаль, испортите всё дело. Мир стал недоверчив и вами не испугаешь теперь даже ребёнка. Если бы иной простак, вроде трусливого слуги, или какая-нибудь женщина за прялкой время от времени не вспоминали о горном духе, вас давно бы уже забыли. Мне казалось, Рюбецалем может стать каждый, кто захочет. Я получил хороший урок, и в вашей власти наказать меня, или помиловать. Но, может быть, мой чистосердечный рассказ смягчит ваш гнев. Вам ничего не стоит сделать из меня честного человека. Если бы вы отпустили меня и дали из вашего пивного котла денег на пропитание… Или нарвали бы мне в кустарнике, растущем перед вашей изгородью, горсть терновых ягод, как вы сделали это для одного голодного странника, который сломал о них себе зуб, не заметив, как обычные ягоды превратились в золотые… Или подарили бы одну из оставшихся у вас восьми золотых кеглей, – девятую вы когда-то отдали пражскому студенту… Или дали мне кувшин молока, которое, свернувшись, превратилось бы в золотой сыр… Или, если я заслуживаю наказания, высекли меня для назидания золотой розгой, после чего подарили бы её мне на память, как тому бродячему сапожнику, о котором рассказывают мастеровые в трактирах… Вот тогда вы сделали бы меня счастливым на всю жизнь.

Право, господин Рюбецаль, если бы вы знали, как тяжело быть честным человеком, когда во всём испытываешь нужду! Вот если, к примеру, чувствуешь голод, а в кошельке нет ни гроша, то надо быть воистину святым, чтобы не украсть хотя бы одну булку из хлебных запасов богатого булочника Креза, разложившего их на прилавке перед публикой. Недаром пословица говорит: “Нужда не знает запретов”.

– Ступай прочь, плут! – воскликнул гном, когда Курчавый закончил рассказ. – Виселица будет вершиной твоего счастья.

Он проводил арестанта хорошим пинком, а тот был счастлив, полагая, что только благодаря своему красноречию, ему удалось на этот раз так легко избежать наказания и выйти из этой передряги целым и невредимым.

Оказавшемуся на свободе счастливчику не терпелось как можно скорее убраться с глаз строгого хозяина гор. В спешке, он забыл даже свой чёрный плащ. Но, как ни торопился парень, все его усилия были напрасны. Вокруг были всё те же места, будто он только сейчас оставил негостеприимный замок. Бесконечное кружение на одном месте утомило его, и он растянулся в тени, под деревом, решив немного отдохнуть и подождать какого-нибудь путника, который указал бы ему дорогу. Но тут его одолел крепкий сон, а когда он проснулся, вокруг была кромешная тьма. Парень хорошо помнил, что заснул под деревом, а сейчас всё куда-то исчезло, – ни шелеста ветерка в ветвях, ни мерцающих сквозь листву звёзд, ни мягкого ночного света. Он испугался и хотел было вскочить, но неведомая сила удерживала его, а само движение отозвалось гулким звуком, похожим на звон цепей. Тогда он подумал, что Рюбецаль, должно быть, опять бросил его в тюрьму, заковал в кандалы и оставил одного, на глубине, может быть, многих сотен лахтеров под землёй. Ужас овладел им. Прошло несколько часов. Стало светать. Однако свет едва пробивался сквозь железную решётку маленького окошка в каменной стене. Хотя парень и не знал, где он находится, этот погреб не показался ему таким уж незнакомым. Надежды, что войдёт сторож и всё прояснит, оказались тщетными. Шли долгие часы ожидания, голод и жажда всё сильнее давали о себе знать. Наконец, терпение его истощилось. Он начал шуметь, греметь цепями, стучать в стену, взывая о помощи. Вблизи послышались голоса, однако никто не спешил отпереть камеру. Но вот тюремщик, вооружившись молитвой, изгоняющей призраков, открыл дверь и, осенив себя широким крестом, стал заклинать бесновавшегося в пустом погребе чёрта. Как же удивились оба, когда один из них, всмотревшись в привидение, узнал сбежавшего заключённого, а другой – тюремного сторожа в Лигнице. Кунц догадался, что Рюбецаль вернул его опять на прежнее место.

– Смотри-ка, Курчавый! – воскликнул тюремщик. – Опять попал в клетку. Как же это ты?

– Как обычно, через дверь, – отвечал Кунц. – Устал кружиться по белу свету, вот и решил отдохнуть на старой квартире, если, конечно, вы согласитесь меня приютить.

Никто не мог понять, как арестант попал в запертую камеру и кто приковал его к стене. Но Кунц, не желая выдавать тайну, смело утверждал, что пришёл сюда добровольно, и что он наделён даром в любое время, по своему желанию, входить и выходить через запертые двери, а так же налагать на себя оковы и освобождаться от них. Так что для него даже самые крепкие замки не препятствие. Тронутые такой покорностью судьи решили не наказывать его розгами, а присудили только возить тачку для короля до тех пор, пока он сам не освободит себя от оков. Но никто не слышал, чтобы Кунц когда-нибудь воспользовался этой привилегией.

Между тем графиня Цицилия со своими спутницами благополучно прибыла в Карлсбад. Первое, что она сделала, это пригласила к себе курортного врача, намереваясь, как водится, посоветоваться с ним о состоянии своего здоровья и о выборе лечения. На её приглашение явился знаменитый в те годы врач Шпрингсфельд из Мерсбурга, который так высоко ценил золотые источники Карлсбада, что не променял бы их и на райскую реку Пизон.

– Добро пожаловать, дорогой доктор, – радостно приветствовали его маменька и прелестные дочки.

– Вам удалось опередить нас, – добавила графиня. – Мы думали, вы задержитесь у господина Ризенталя. Но зачем вам было скрывать от нас, что вы курортный врач?

– Ах, господин доктор, – вмешалась одна из барышень, – вы прокололи мне вену, и у меня так болит нога... Боюсь, я буду хромать и не смогу танцевать.

Доктор смутился, долго припоминал и никак не мог вспомнить, где бы он мог видеть этих дам.

– Ваше сиятельство, без сомнения, путает меня с кем-то другим, – сказал он. – До сего времени я не имел чести лично быть с вами знакомым. Господин Ризенталь тоже не принадлежит кругу моих знакомых. Притом, я не имею обыкновения покидать Карлсбад во время лечебного сезона.

Графиня не могла понять причину этой странной скрытности и про себя решила, что доктор, вопреки обычаю, широко распространённому среди его коллег, просто не хочет брать вознаграждение за оказанную услугу. Она сказала с улыбкой:

– Я понимаю вас, милый доктор. Ваша деликатность не знает границ, но это нисколько не мешает мне считать себя вашей должницей и выразить вам благодарность за ваше доброе участие.

С этими словами она поднесла ему золотую табакерку, которую тот принял, правда, лишь как задаток, и чтобы не обижать в лице дам выгодных клиенток, не стал им больше возражать. Врач, впрочем, легко объяснил себе эту загадку. Он предположил, что графская семья страдает нервным расстройством, при котором самая невероятная игра воображения представляется естественной, и прописал пациенткам большую дозу слабительного.

Доктор Шпрингсфельд не принадлежал к числу тех беспомощных врачей, что завоёвывают расположение пациентов, расхваливая всевозможные мази и пилюли. Нет, он развлекал больных забавными историйками, городскими новостями и невинными анекдотами и этим восстанавливал их бодрость духа. После посещения графини, совершая обычный врачебный обход, доктор в беседе с очередной пациенткой всякий раз украшал свой рассказ о странных обстоятельствах своего первого визита к вновь прибывшим дамам всё новыми забавными подробностями.

Очень скоро графиня Цицилия приобрела в Карлсбаде широкую известность. Всем было интересно завести с ней знакомство. Когда она со своими прелестными дочерьми впервые появилась в обществе, каждый старался протиснуться к ней поближе. Маменька и дочки были в высшей степени поражены, встретив здесь всех, кому несколько дней назад их представляли в замке господина Ризенталя. Прежде всего, им бросились в глаза увешанный орденами богемский граф, тучный каноник и парализованный финансовый советник. Не понадобилось натянутой церемонии представления незнакомым, так как в зале не было ни одного чужого лица.

Свободно и непринуждённо обращалась словоохотливая дама то к одному, то к другому из присутствующих, называя каждого по имени и званию, много говорила о господине Ризентале, вспоминала беседы с ним, его гостеприимство и не могла понять, откуда эта чванливость и холодность у кавалеров и дам, совсем недавно проявивших к ним столько внимания и дружелюбия.

У графини зародилось подозрение, что её разыгрывают и что вот-вот появится господин Ризенталь и положит конец этой шутке. Желая предупредить его триумф и поразить всех своей проницательностью, она обратилась к опирающемуся на костыли сгорбленному финансовому советнику с шутливой просьбой привести в движение все его четыре ноги, вывести из засады полковника и представить его обществу.

Такое поведение графини указывало, по мнению курортников, на её чрезмерную фантазию. Все сочувствовали больной, которая во всём, что не касалось дороги через Исполиновы горы, выглядела вполне благоразумной женщиной.

Графиня, со своей стороны, по многозначительным минам, кивкам и взглядам собравшихся вокруг неё аристократов догадывалась, что о ней думают, и решила напомнить присутствующим о приключении на силезской границе. Все слушали графиню внимательно, как слушают сказку, на несколько минут развлекающую слушателей, но не верили ни одному её слову, подобно тому как никто не верил пророчице Кассандре, которую Аполлон наделил даром предвидения, но, недовольный непокорностью жрицы, сделал так, что её предсказаниям перестали верить.

– Чудесно! – в один голос восклицали слушатели и многозначительно поглядывали на доктора Шпрингсфельда, а тот украдкой пожимал плечами и давал себе слово не прекращать лечения пациентки до тех пор, пока минеральная вода начисто не смоет из её головы воспоминание об этом приключении, будто бы имевшем место в Исполиновых горах.

Курорт между тем оказал действие, какое ожидали от него врач и его пациентка. Графиня, видя, что её слова не находят веры у карлсбадского израильтянина и даже вызывают у него кое-какие сомнения по поводу её рассудка, перестала делиться своими воспоминаниями, и доктор Шпрингсфельд не преминул приписать это целебной силе источников.

Когда лечение водами подошло к концу и прелестные девушки вдоволь насладились комплиментами поклонников, досыта надышались фимиамом лести и устали от вальсирования, семейство отправилось в родные пенаты. Обратный путь снова пролегал через Исполиновы горы, так как было решено сдержать обещание, данное гостеприимному полковнику, и по дороге в Бреславль заглянуть к нему в замок. Заодно графиня рассчитывала получить от него разрешение непонятной загадки, – почему общество, с которым он их познакомил, отнеслось к ней в Карлсбаде как к совершенно чужой, и почему все скрывали своё знакомство с ним. Но никто не мог указать ей дорогу к замку полковника Ризенталя. К тому же, и имя владельца замка не было известно жителям ни по ту, ни по эту сторону гор. Только теперь графиня окончательно убедилась, что незнакомец, взявший их под своё покровительство и предоставивший им приют, никто иной, как горный дух Рюбецаль. Она признала, что он великодушно исполнил свой долг гостеприимства, и простила ему шутку с курортным обществом. Всем сердцем поверив в существование духов, она, опасаясь насмешек, скрывала это перед светом.

С того времени о Рюбецале ничего не было слышно. Он вернулся в подземное царство, и вскоре после этого там вспыхнул большой рудничный пожар, который разрушил Лиссабон, а потом и Гватемалу ^[4]. Оттуда он распространился дальше и недавно бушевал у границ германского отечества, так что у гномов в недрах земли было столько забот с огненной стихией, что с тех пор ни один из них не показывался на её поверхности.

И если не сбылось пророчество Хевилла ^[5] и пресловутый целлерфельдский пророк ^[6] оказался лжепророком, если страны по берегам Рейна и Некара стоят на своих старых местах так же прочно и незыблемо, как Броккен и Исполиновы горы, и если гиршбергские господа ещё не позволили выйти в открытое море ни одному кораблю, чтобы принять участие в американской морской войне, то это благодаря бдительным гномам и их усердному труду.

______________________________

ПРИМЕЧАНИЯ:

^{1^} Себастиан - король Португалии (1554 - 1578), убит в битве при Альказаре; тело его не было найдено и впоследствии появилось несколько Лже-Себастианов.

^{2^} Теофраст (372 - 287 до Р.Х.) – др. греческий философ и естествоиспытатель, современник и друг Платона и Аристотеля. Оставил много сочинений.

^{3^} Один из чеканщиков при дворе короля Фридриха П.

^{4^} Землетрясение в Лиссабоне в 1775 г. и в Гватемале в 1776 г. Лиссабон был весь разрушен. Погибло 30 000 человек.

^{5^} Книга пророчеств Хевилла, вышла в Фрейбурге в 1764 г.

^{6^} Целлерфельдский пророк – ложно предсказал землетрясение на Гарце в 1786 г.